— Так вы не целомудренны! — воскликнул Фролло. — Как же можете вы говорить о чистой вере, если вы по цыганским законам были в близости с мужчиной?
— Я? — в ужасе прошептала Эсмеральда. — Ах, нет, он мне не муж. Это только, чтобы его не повесили, я согласилась. Мы как брат и сестра. Если я перестану быть целомудренной, амулет потеряет свою силу, и я никогда не найду моих родителей.
— Если вы говорите правду, значит ещё не всё потеряно, — священник взглянул на сдвинувшуюся косынку, оголившую округлое плечико. — Пойдёмте же скорее.
Молча они вновь начали двигаться по направлению к площади. Звуки бубна раздавались громче, и вскоре поэт, жонглирующий стульями и котами, предстал перед ними. Он уже заканчивал представление, когда Эмеральда подбежала к нему.
Архидьякон остался ждать. Ему не хотелось, чтобы Пьер узнал его, но и не хотелось, чтобы цыганка отходила так далеко. Он боялся, что плясунья скроется вместе с поэтом, что тот переубедит её. Не мог поверить в то, что она согласилась последовать за ним. Счастье с Фебом было для неё сильнее собственного счастья, и даже ужас, испытываемый ею от одного вида священника, не мог заставить её отступить. Мать девушки могла быть кем угодно, находиться в любом городке Франции, и всё же попробовать найти её стоило. Уступать плясунью капитану Фролло не собирался, но и как избавиться от него не знал. Он ходил взад и вперед, сжимая и разжимая длинные пальцы, и размышляя о дальнейших действиях.
Ожидание не оказалось долгим. Эсмеральда, поманив Гренгуара подальше от человеческих глаз, объяснила ему, что должна измениться и исчезнуть ненадолго. Поэт был совершенно против её затеи, ведь он мог остаться без еды. Однако узнав, что козочка останется с ним, и они будут выступать, уступил. Девушка попрощалась с Джали, наказав мужу следить за ней и оберегать. Простилась и с ним.
И вот, наконец, её фигурка вновь показалась рядом с человеком в сутане.
========== Глава 2 ==========
Священник молчал всю дорогу, следуя по улицам Парижа, словно тень, и бросая короткие взгляды на шедшую позади девушку. Та же была поглощена своими мыслями, не замечая этого и не обращая внимания на слезы, стекавшие по горящим от стыда щекам. Она не могла простить этой измены, и оттого глаза ее были полны грусти и ненависти к самой себе. Как посмела простая плясунья не прийти к офицеру? Что же он о ней подумает, что скажет? Обманщица, лгунья…
— О, мой Феб, — изредка шептала Эсмеральда, представляя капитана стоящим на том месте, где они должны были встретиться, или же капитана, рассказывающего про ее обман школяру. Глаза ее становились еще печальнее, и она была готова сейчас же оставить свою затею.
«И все же, он смеялся. Нет, я не могла пойти к нему сейчас», — успокаивала она себя всякий раз. Движимая одной лишь целью — стать достойной капитана, цыганка шла за архидьяконом, стараясь все же не потерять его из виду.
«Ах, если бы только Джали была со мной, я бы не ощущала себя такой несчастной», — думалось девушке, когда ненависть утихала, и наступало чувство одиночества. Кругом никого не было, окна уже давно закрылись, и на город опустилась ночная тишина, нарушаемая лишь далекими криками бродяг. На небе загорались звезды. Девушка всегда любила смотреть на них и мечтать о светлом будущем, разговаривать с козочкой. Их появление несло в себе какую-то волшебную силу, неизвестную ей. Сейчас же ночные светила казались цыганке обыкновенными огоньками, простыми и молчаливыми, как камни на площади. О, эта гнетущая тишина. Даже спутник ее не проронил ни слова, и, кажется, шел бесшумно, а ведь именно теперь девушке хотелось услышать хоть что-то от него. Сейчас он был единственным, с кем она могла заговорить. Но архидьякон молчал, и она страшилась заговорить с ним первой.
Когда они подошли к Собору Парижской Богоматери, уже совсем стемнело. Со стороны Красных врат лишь лунный свет освещал дорогу, и пришедших увидеть не могли. Но, несмотря на это, священник поспешно достал связку ключей, остерегаясь остальных служителей. Девушке нельзя было появляться здесь, а, значит, ее необходимо не медля скрыть от посторонних глаз, закрыть в его личной келье, куда кроме него самого никто не заходил. Да, именно туда они сейчас и пройдут.
Архидьякон нашел нужный ключ, и одним движением подозвал цыганку. Она медленно подошла к нему и остановилась, как бы обдумывая, правильно ли она поступает.
«Ах, он, наверное, уже ушел. Я обманула его… никогда, никогда он мне этого не простит. И все же, я изменюсь, стану чище, лучше, и он полюбит меня. Да, полюбит вновь, и больше не будет смеяться. А сейчас уже поздно идти к нему», — девушка подняла глаза, встретившись с удивленным взглядом священника. Фролло готовился в любое мгновение броситься за плясуньей, если та вздумает бежать. Теперь он ее не отпустит, нет, никогда не отпустит.
«Маленькая мушка, попавшая в паутину. Но ведь, какая судьба — и я, и она являемся мухой и пауком. Она пленила меня своей красотой, а я заманил ее своей хитростью. Какая судьба…»
Но девушка не собиралась убегать. Она осторожно улыбнулась, шагнула к отворенным воротам, и тогда архидьякон впервые заговорил с ней, протягивая руку.
— Знай, пока ты не обрела веру, находиться в стенах Собора тебе запрещено. Есть только одно место, в которое я могу отвести тебя. Ты все увидишь, не бойся, — прошептал Фролло, откинув капюшон.
Цыганка опасливо коснулась пальчиками раскрытой ладони, и чуть не отдернула руку обратно, почувствовав, как холодные пальцы сжали ее, словно тиски.
***
Темная келья встретила пришедших нерушимой тишиной. Священник впустил девушку внутрь и закрыл дверь на ключ — теперь пути назад не было. Еще чувствуя жар ее ладони на своей, архидьякон отпрянул от цыганки, направившись к столу. Звон стекла наполнил келью, вспыхнуло пламя свечки, и тени задрожали на стенах. Эсмеральда стояла рядом с дверью, рассматривая помещение, в котором оказалась. Повсюду лежали всевозможные сосуды и другие необходимые для алхимии предметы, доселе неизвестные девушке.
«Ах, этот человек, наверное, настоящий колдун», — ужаснулась она и тихо спросила:
— Зачем вы закрыли дверь?
Ответа не последовало.
— Я не хочу быть пленницей. Если мне можно находиться в этой комнате, зачем же запирать ее?
— Ты не пленница, но первое время ты не сможешь покидать келью. Я запер ее, чтобы то чудовище, которого ты так боишься, не похитило тебя, — произнес архидьякон, и вновь стало тихо. Услышав про чудовище, цыганка больше не задавала вопросов. Хотя находиться рядом со священником было не менее страшно, чем в ту ночь с похитителем, Эсмеральда уверила себя, что все это она делает ради Феба, и что страх не может стать между ней и счастьем.
Фролло смотрел в окно, выходящее на озаряемую лунным светом площадь, и, предавшись воспоминаниям, казалось, забыл, что в келье есть еще кто-то.
И вскоре девушка продолжила изучение окружающих ее предметов. Равнодушно глядела на книги, покрытые пылью и лежавшие на полу. Эти старые переплеты, страницы с неизвестными ей знаками начали вызывать у нее некий интерес лишь после того, как она увидела в одной из них уже знакомое слово «Феб».
Архидьякон еще смотрел на площадь, боясь повернуться и взглянуть на цыганку. Сейчас она была в его власти, и, если ему захочется, он закроет ее здесь. Он может сейчас же наброситься на нее и ласкать так, как ему и не снилось, и никто не сможет помешать. А что же она? Сможет ли после этого полюбить его?
«О, любовь — это когда он и она принадлежат друг другу и душой, и телом». А он хотел обладать ее душой. Чем же он лучше этого солдафона, если желает только тело? Ничем, совершенно ничем. И все же, искушение было велико — теплота ее ладони, округлые плечи, тонкие пальчики, гибкое тело, — и священник не сдержался — повернулся.
Заметив счастливый взгляд девушки, направленный на книгу, он подумал было, что она понимает латынь и разделяет его любовь к книгам, но, увидев, как она одними лишь губами произнесла ненавистное имя, поспешно отвернулся и закрыл глаза.
— Как же ты наивна! — воскликнул священник, и цыганка испуганно захлопнула книгу, посмотрев на него. — Ты невинное и наивное дитя, тебя пленили его золотые латы, его красота, но ты не знаешь, каков он на самом деле!