Уклонившись от пули и сделав кувырок, я поднимаюсь на колено, выставляя перед собой одну ногу, чтобы укрепить свое положение. Я подбрасываю нож вверх, переворачиваю его, чтобы схватить за рукоятку, и, ухватившись за нее, отклоняюсь назад, нанося полукруглый удар тыльной стороной руки в грудь человека, приближающегося ко мне сзади.
Человека, который превратил жизнь Эроу в ад, убив его мать, любовницу, заглушив его секреты единственным известным ему способом.
Того самого человека, который отправил сына жить в темный подвал церкви, под строгим присмотром самого епископа. Человека, который так охотно помогал в растлении еще одного невинного ребенка. Того самого епископа, чья идея очистить это отродье сатаны заключалась в чрезмерном внимании и нежных, ласковых прикосновениях.
Человека, который закрыл глаза на крики о помощи маленького мальчика, состоящего из его собственных генов, подвергшегося насилию со стороны того самого учреждения, которое обещало защитить.
Человека, который подставил свою собственную плоть и кровь, обвинив ребенка в преступлении, настолько злобном, настолько мерзком, что никому не верилось, что это может быть правдой.
Человека, который пытался стереть с лица земли то единственное пятно, которое так и не смог стереть.
Кэллума Вествуда.
Я разрезаю его живот, разрывая лезвием плоть, пока я размахиваю ножом, вываливая его кишки в грязь, где им и место. Он стонет, прежде чем рухнуть вперед; кровь брызжет мне на лицо и руку из его большой зияющей раны, когда он неловко падает на землю позади меня.
Я выхватываю острый край последнего клинка из ремня на бедре, целясь в последнюю цель, стоящую прямо передо мной.
Его поразительные голубые глаза находят мои, и его лицо смягчается, посылая извращенное чувство в яму моего нутра. Я не грущу по нему. Я больше не чувствую печали. Но я чувствую, что этот поступок, который я ему преподнесу, будет слишком добрым. Даруя ему смерть, я дарую ему свободу, а после всей лжи и обмана он не заслуживает ничего подобного.
Я колеблюсь. Запястье тянется к уху, но я задерживаюсь на секунду.
Моя единственная ошибка.
Как и ожидалось, моя нерешительность берет верх, и прежде чем я успеваю послать последний кинжал в сердце Сэйнта, кто-то крепко обхватывает мою шею сзади, а другой заводит мою руку за спину, скручивая ее в болезненный захват, и я вынужден выронить последний оставшийся клинок.
— Ты все испортила, — его серьезный, знакомый тон проникает в мою душу, его горячее дыхание согревает мою шею. — Ты замешкалась, и теперь ты мертва.
Это игра Эроу, и так было всегда. Я все еще всего лишь игрок.
Я чувствую, как веревка обвивает мое запястье, когда он пытается схватиться за другое. Ударив локтем в челюсть, я чувствую, как стучат его зубы, а из глубины его груди раздается злобный рык.
Дико извиваясь в его руках, я чувствую, как его тело вдавливается в меня, заставляя меня уткнуться лицом в грязь под нами, а мои ноги раздвигаются позади меня. Он уже твердый.
Вывернув мне вторую руку, он связывает ее с запястьем другой. Когда руки связаны за спиной, он садится мне на задницу, прежде чем я успеваю перевернуться, чтобы воспользоваться ногами.
— Не сегодня, дорогая, — уверенно говорит он. — Я усвоил этот урок.
Я слышу, как сзади него лязгают металлические петли силиконового кляпа, и запах кожаного ремня врывается в мои ноздри.
Нет, только не это.
— Открой, чтобы мне не пришлось ломать зубы, — требует он.
Поднеся к моему рту большой кляп в форме члена, он толкает его к моим губам. Я поворачиваю голову, отказываясь.
— Пошел нахуй, — выплевываю я.
С его губ срывается легкий смешок, и я представляю, как на его самодовольном лице появляется извращенная ухмылка.
— Это сделаешь ты.
Он снова прижимает четырехдюймовый предмет к моим губам, на этот раз с большей силой, и я раздвигаю губы, когда обхват заполняет мой рот, открывая челюсть. Я мгновенно задыхаюсь от инородного предмета, глаза слезятся, а из горла вырываются ужасные звуки.
— Расслабься для меня, — говорит он, раздражаясь, но все еще нежно поглаживая мою макушку. Это движение полностью противоречит его тону. — Дыши, слабая сучка.
Мои бедра напрягаются от его унизительных требований, и я упираюсь бедрами в землю, нуждаясь в том, чтобы потереться о что-то своим ноющим жаром.