– Почему в последний? – Олегу показалось, что он не расслышал. Он взял Лиду за руку и повел к выходу.
Как-то быстро пришла осень. Под ветром облетала листва. Прячась от него, они шли проходными дворами. Первый парадный двор, второй поплоше и третий, заваленный мусором, надежно скрытый от проспекта. И снова выход на линию к особнякам.
– Здесь Петр Первый вообще хотел вместо линий каналы отрыть, Венецию сделать.
– Ну и где каналы? – поинтересовался Олег.
Лида пожала плечами.
– Наверное, деньги украли.
У булочной стояла согнутая, как знак вопроса, старушка, протягивая к прохожим вытянутую ладошку. Побирушек в последнее время стало немерено. Таджики со своими детьми садились в засаленных халатах на коврики прямо на перекрестках.
У старушки на мужском, старого покроя пиджаке был зеленый знак блокадника. Прохожие шли мимо, словно не замечая ее.
Олег, задрав подбородок, прибавил шаг. Лида, оглянувшись, вернулась. У старушки просто упала булка хлеба, и ей было не поднять ее.
– Молиться за вас буду, – едва слышно прошептала она им.
– Стыдно как. – Олег еще потоптался, раздумывая, не вернуться ли, не предложить ли еще помощь. Но и старушки-то уже не было.
Они дошли до дома. Прямо перед подъездом стояла огромная, с кузов грузовика, помоечная лохань, почти доверху заваленная мусором.
– Смотри, – показала Лида на старый Гришин диван, край которого торчал оттуда.
Бегом они поднялись по лестнице. Двери квартиры были распахнуты. В свободных комнатах уже содрали обои, срезали батареи и лишь снятый старинный паркет был заботливо сложен в углу. Вдобавок рабочие что-то начудили с проводкой, и света теперь не было.
Закрытая комната Лиды была нетронута.
Она достала откуда-то свечу, и та стояла в бокале криво и расплавленный парафин стекал прямо на подоконник.
– Гляди, пригодился соседский подарок, – достал Олег начатую бутылку джина, – хоть ты и говоришь, что елкой пахнет, но это самый что ни на есть морской напиток. Я так и не понял, что ты про переезд говорила.
– Говорила, что переезжаю. Ты утром как ушел, сосед со своими и подвалил.
– С бандитами?! – дернулся Олег.
– Почему с бандитами? Такие же юристы... Все в костюмах. Все культурно. Предложили на выбор. Однокомнатную в новостройке в любом районе, дом в области или деньги. Вполне приличные.
– И ты в новостройки поедешь?
– Нет. Здесь же. На третий двор, на две арки вглубь острова. У них для таких, как я неходовая квартира есть. Такая же комната будет, только не на Неву, а во двор, но квартира без алкашей, соседки – старушки из коммуналок, что из центра уезжать не хотели. Я уж и документы подписала.
– Может, не стоит? – мысленно взвесил все Олег. – Все-таки новый район, отдельная квартира...
– Вот и сиди в ней, как в клетке. Сколько раз к знакомым ездила. Мусор, грязь, дома все одинаковые. Даже не представляю, как там можно просто так погулять по улице. Там и гуляющих-то нет, разве мамы с колясками. Все топают куда-то конкретно. Утром в метро вдавиться, вечером выдавиться, пожрать и к телевизору.
– Думаешь, здесь таких мало, – улыбнулся Олег, – быт заел. К тому же у тебя и коммуналка нормальная, Гриша он тихий алкаш был. А сколько здесь таких, когда соседи с белой горячкой, зэки какие-то, психи, просто сволочи.
– Наверно. Только знаешь, я первые месяцы, как приехала, по Васильевскому каждый день часами меряла, от линии до линии. Здесь на Малом проспекте знаешь, какие тихие места есть... Даже на работу летом пораньше выходила. Я из мемориальных досок больше, чем за все годы истории в школе, узнала.
– А может, все это правильно, – пожал плечами Олег, – жили здесь культурные богатые люди. Дворяне. Рояль играл, пары танцевали, домашние концерты. Кто-то сидел, не высовываясь, в комнате для прислуги и на балалайке тренькал. Потом трах-бах, революция. Перетасовали все. Сначала богатых истребляли, потом друг друга. Война, блокада, голод, коммуналки. Теперь вот тоже революция по-тихому. Глядишь, откупят назад квартиры и особняки. Станут новые хозяева культурными. Грамоты нарисуют, что они дворяне. Снова будет рояль играть.
– Не будет, – покачала Лида головой, – тетка говорит, был рояль, да сожгли в блокаду.
– Ну, домашний кинотеатр будет стоять какой-нибудь.
В дверь тихо постучали.
– Кто это? – переглянулся Олег с Лидой.
– А ты как думаешь? – усмехнулась она и крикнула уже громко. – Заходи, сосед. Чего жмешься?
Там действительно стоял сосед. Он, еще раз спросив разрешения, зашел. Поздоровался. Тихо присел так, что лица его в полутьме и не было видно.
– Вот, Лида, ваши документы. – Протянул он ей прозрачную, набитую бумагами папку. Переезжайте, когда вам удобно. Только здесь уже строители свои работы начали. Боюсь, вам задерживаться будет не слишком удобно. Хотя они и переехать помогут, вещи перетащат... Ну, не буду вам мешать, – встал он. – Да, урну с Гришей к семье, на Шуваловское отвезли, если вам интересно.
Сосед ушел. Пыль, поднятая днем строителями, набилась и в комнату.
Свеча на подоконнике отражалась в стеклах, они и от слабого огня стали темными и словно три огонька плясали перед ними.
Лида только притронулась к форточке, и сильный порыв ветра толкнул ее, распахнув. Ветер загасил свечу, поднял гардину, закружил по комнате. Сквозь него донесся слабый отзвук выстрела.
– Что это?
– Ну ты даешь, моряк! Пушка в Петропавловке неурочно бьет. Наводнение, верно.
Ничего красивого в их отходе не было. Ободранный парусник оттащили от заводской стенки, развернули и поставили к выходу из Невы. И все равно толпа зевак собралась на набережной. Не так уж часто сегодня приходится видеть парусники.
Едкий дым из трубы буксира летел в лицо. Слева были причалы верфи, справа набережная Васильевского острова. Уходили назад дома набережной, по которой каждый день Олег с Лидой гуляли все эти дни. Старые дома, невысокие особнячки, за окнами которых и сегодня, как много лет назад, разыгрывались страсти и страстишки. Олег все старался разглядеть людей на берегу, а те дружно махали медленно проходящему мимо паруснику. Проплыли назад выгнутые в муке фигуры у входа в Горный институт. Ледокол «Красин», который уже много лет таскали переставляя, как экспонат, с места на место.
На паруснике была праздничная атмосфера, общее оживление, как всегда при выходе в море.
Ветер с моря надраил буксирный трос, заставлял ежиться и запахнуть бушлат. Справа по борту уже начался Балтийский завод с серыми громадами недостроенных судов и кораблей. На одном, выдающемся под углом в Неву, на юте стояла девушка. Она смотрела на барк и, сложив у лица руки, пыталась что-то крикнуть. Мешал и ветер и стук машин буксиров. Парусник прошел мимо, и только Олег смог расслышать ее слова: «Третий двор...»
Ему стало легче, он замахал в ответ, хотя и знал, что вряд ли вернется.
И капитан, дав длинный гудок из тифона, скомандовав баку и юту отдать буксирные концы, повернулся к нему:
– Штурман, пиши в журнал: «Хода и курсы переменные».
Олег чувствовал и какую-то горечь. Удастся ли ему вернуться сюда когда-нибудь? И будет ли вообще на земле место, куда ему можно будет вернуться и где его будут ждать?
Александр Суворов
Суворов Александр Естиславович родился в 1965 году в Казани. Закончил Литературный институт им. Горького и литаспирантуру по теме «Достоевский и западный философский роман XX века». Постоянный автор журналов «Наш современник», «Москва», «Роман-журнал – XX век», газет «Российский писатель» и «День литературы». Член Союза писателей России. Сотрудник журнала «Наш современник».
Человек без паспорта (рассказ)
Фамилия у меня плохая: Серегин. Плебейская фамилия. Ничего благородного здесь не сыщешь, хоть в лепешку расшибись. А я благородным быть хотел до жути, верил в свою совершенную исключительность среди необозримых миллионов человеческих существ, вот и вышла мне моя неповторимость боком. Довела меня гордыня до ручки, я отгородиться хотел и сам по себе в силу своей исключительности прожить. В золотом дворце на мраморном утесе под облаками и высшему чувству любви изменил. Другие вон преступления не выносят – совесть заедает, а я любви к себе не стерпел.