Зато с приездом этой милой Людмилы всё изменилось, и тётя Ариадна Аркадьевна жила теперь в непрестанном напряжении и необходимости принимать решения и действовать. Сначала она, как вы помните, уважаемые читатели, сопротивлялась всеми своими силами, стараясь сохранить прежний образ жизни в неприкосновенности.
Но эта милая Людмила как бы почти лишила её воли, упрямо и последовательно заставляла поступать по-своему, но сколько бы самых неприятных переживаний ни доставляла племянница тётечке, та уже не чувствовала себя одинокой.
Однако события, главную роль в которых играла племянница, развивались таким образом, что тётя Ариадна Аркадьевна оказалась, мягко выражаясь, в наисложнейшем положении. Мечтающая идти в многодневный поход, она была вынуждена выступать против него, всячески сопротивляться его осуществлению.
Когда же исчезла Голгофа, а тётя Ариадна Аркадьевна своими собственными глазами видела, как девочка с кем-то ушла в лес, никого не предупредив… Но и тут эта милая Людмила всё взяла на себя, сама объявив отцу и врачу П.И. Ратову об уходе Голгофы.
Конечно, в принципе поведение племянницы было восхитительным, но не подсказывало выхода из положения, а, наоборот, усложняло его.
Какой же выход найдёт она, тётя Ариадна Аркадьевна? Ведь перед нею был со своими сверхэгоистическими, но формально справедливыми требованиями грубейший отец и врач П.И. Ратов!
И тётю Ариадну Аркадьевну в полнейшую растерянность приводило предчувствие, что она скорее согласится с мнением девочки, чем с требованиями взрослого человека!
А потом… а потом… а потом тётечка едва не упала в обморок, услышав, что кто-то изрезал все четыре колеса у П.И. Ратовых «Жигулей»! Она пошатнулась и ухватилась руками за заборчик, чтобы не упасть, еле-еле-еле-еле пришла в себя и выдохнула:
— Пантя…
Нет, нет, у неё не было оснований с твёрдой уверенностью утверждать, что колёса изуродовал именно Пантя, но она видела, что именно он один некоторое время кружился около машины цыплячьего цвета. Правда, тётя Ариадна Аркадьевна не приглядывалась к его действиям, однако не могла не учитывать того очевидного факта, что, кроме Панти, здесь никто не появлялся, даже прохожие…
Значит… Она, охнув, схватилась за сердце: неужели он такой уж злостный хулиган, что способен ни с того ни с сего совершить дикое преступление! Не столько жаль владельца «Жигулей» цыплячьего цвета, сколько самоё машину!
И если тётя Ариадна Аркадьевна промолчит о своём подозрении, оно ведь может пасть на совершенно невинного человека!
Чтобы хоть немного успокоиться, она трясущимися руками переплела косички, после чего они стали торчать не в разные стороны, как обычно, а вверх, и медленно открыла калиточку.
Неожиданно тётя Ариадна Аркадьевна довольно легко, но глубоко передохнула, вдруг подумав, что сначала надо посоветоваться с племянницей. И от этой мысли у неё до того стало светло на душе, что к соседнему дому она подошла улыбаясь.
Но здесь все были мрачны.
— Вот! Вот, по-лю-буй-тесь! — обращаясь к ней, яростно прокричал отец и врач П.И. Ратов, обеими руками показывая на деда Игнатия Савельевича. — И это называется: моя милиция меня бережет! Будто бы! Она не только не бережет меня, отца и врача, она не заботится даже о самом дорогом в моей жизни — автомашине! Подходи среди белого дня любой негодяй, которому никогда в жизни машины не иметь, и делай с машиной честного человека что угодно!
Тётя Ариадна Аркадьевна переглянулась с племянницей, та пренебрежительно пожала плечами, дед Игнатий Савельевич глубокомысленно кашлянул, а Герка откровенно и почти громко хихикнул.
— А что произошло? — из вежливости, но всё-таки с долей сочувствия спросила тётя Ариадна Аркадьевна.
— Что произошло?! — Можно было подумать, что отец и врач П.И. Ратов собирается броситься на неё с кулаками, но ограничился тем, что сжал их и довольно-таки высоко подпрыгнул на месте. — Какой-то опасный преступник типа крупного негодяя нанёс дорогостоящие повреждения моему личному автомобилю! Вот здесь! На этом самом месте! Я вызывал участкового уполномоченного! Он соизволил явиться, но… но… но…
— Успокойтесь, пожалуйста, — в волнении, но чуть брезгливо посоветовала тётя Ариадна Аркадьевна.
— В таком положении спокойным может быть только дурак, который не знает, что такое — владеть личной машиной!
— У большинства людей нет личных машин, — заметила эта милая Людмила. — А вы удивительно грубый человек, простите.
— Может быть, я и грубый человек, — неожиданно почти спокойно ответил отец и врач П.И. Ратов. — Но не дурак… И вот участковому уполномоченному все они, а особенно их главарь — дед, отказались дать честные показания. То есть девчонка специально улизнула, показания мальчишки не в счет; значит, один старикан…
— Мои показания честны, — гордо проговорил дед Игнатий Савельевич. — Я заявил участковому уполномоченному товарищу Ферапонтову, — торжественно повысил он голос, — что вы приезжали на данной машине ВЫКОЛАЧИВАТЬ из меня четырнадцать рублей тридцать копеек. Сегодня на той же самой данной машине вы приехали искать свою дочь. А ваша ли машина, откуда мне знать?
— А я забыл взять с собой документы! Все! Впервые! Забы-ы-ыл… — простонал отец и врач П.И. Ратов. — Преступника искать не будут, пока я не представлю документы!
— Неправда у вас получается, — с большим укором возразил дед Игнатий Савельевич. — Преступника искать будут, но это дело длинное. И всё-таки надо доказать, что машина ваша.
— Для этого мне надо ехать в город! А машина остаётся здесь! И кто мне даст гарантию в том, что, вернувшись, я застану её на месте? Или что её не растащат по частям? — ехидно и даже несколько радостно спрашивал отец и врач П.И. Ратов. — Дед, открывай ворота. Я загоню машину во двор. Будешь охранять! Будешь отвечать за неё! Рублёвки тебе хватит?
— Чего мне с ней, с вашей рублёвкой, делать? — отмахнулся дед Игнатий Савельевич, хитрюще подмигнув этой милой Людмиле. — Машина — штука дорогая. Только дурак не понимает её ценности. Она — самое дорогое в жизни умного человека. Пять-десят рублёвок! Половину сейчас же, чтоб обмана не получилось. У меня ружьё есть. Правда, не стреляет. Но я с ним на жигулевскую крышу залезу и любого жулика испугаю. Любой бандит моего вооружённого вида убоится.
Герка, отвернувшись, хихикал, а эта милая Людмила смеялась звонко и громко, зажав рот ладошками, но громкий и звонкий смех прорывался сквозь них, и Герка захохотал, уже не сдерживаясь, во всё горло.
— Прекратите неуместный смех, — недовольно проговорила тётя Ариадна Аркадьевна. — Разговор идёт совершенно серьёзный.
— Чего тут серьёзного? — жалобно спросил, обессиленно опускаясь на скамейку, отец и врач П.И. Ратов. — Ты же, дед, поцарапаешь кабину, когда наверх полезешь.
— Поцарапаю? — обиделся дед Игнатий Савельевич. — Кошка я, что ли? Я осторожненько, я в валенках. И не бойтесь, не продавлю, лёгонький.
— Трояка тебе хватит?
— В полном-то вооружении за трояк?! Опасная работа хорошей оплаты требует. Пятьдесят, как договорились.
— Да не договаривались мы! То есть мы договаривались, что ты берёшься охранять…
— Ещё и Герке платить вам придётся, — озабоченно перебил дед Игнатий Савельевич. — Он снаружи, у калитки, дежурить будет. Я ему вилы дам. А вы ему пять рублей.
Отец и врач П.И. Ратов уже собирался не просто высоко подпрыгнуть, а взлететь — от злости, но его остановила виноватым голосом тётя Ариадна Аркадьевна:
— Не сердитесь на них. У них хорошее настроение, и они шутят, но, признаться, не совсем удачно. Если позволите, я беру охрану вашей машины на себя. Правда, в мой дворик въехать нельзя…
— Какой толк от те… вас, бабуся! — отмахнулся отец и врач П.И. Ратов. — Дед, последняя цена — пятерка тебе, мальчишке — рублёвка.
Дед Игнатий Савельевич огорченно крякнул, уныло проговорил:
— Пошутили, и хватит. Мне надо воды для огурцов натаскать.
— Ладно, ладно, — мрачно сказал отец и врач П., И. Ратов. — За свои шуточки вы мне ещё ответите. Подгоню машину хотя бы к забору поближе. — Он открыл дверцу, и из кабины с воюще-мяргающим воплем вылетело и перемахнуло через забор что-то большое и белое.