– Все будет в порядке, – сказал отец Филипп Гамашу. – Все будет хорошо, и все, что ни будет, будет хорошо[19].
Совсем не таких слов ждал старший инспектор от настоятеля, и несколько мгновений он просто молча смотрел в эти поразительные глаза.
– Merci. Я верю в это, mon père, – произнес наконец Гамаш. – Но верите ли вы?
– Юлиана Норвичская не стала бы лгать, – ответил отец Филипп, и снова на его лице промелькнула та же улыбка.
– Вероятно, не стала бы, – сказал Гамаш. – Но Юлиана Норвичская писала о любви к Богу, и в ее монастыре не случалось убийств. А у вас, к несчастью, случилось.
Настоятель продолжал смотреть на Гамаша, и в его взгляде не было гнева. Напротив, в нем сохранялась та же теплота. Вот только вернулась усталость.
– Справедливо.
– Прошу меня извинить, отец настоятель.
Старший инспектор обошел настоятеля и, осматривая землю, осторожно зашагал по траве и по цветочной клумбе. К брату Матье.
Там он опустился на колени.
Не протянул руку, не прикоснулся к телу. Только смотрел. Запоминал и впитывал впечатления.
А главное его впечатление состояло в том, что брат Матье умер в мучениях. Многие из тех, рядом с кем Арман Гамаш опускался на колени, умирали настолько быстро, что даже не успевали понять, что с ними случилось.
С приором все обстояло иначе. Он знал, что с ним произошло и что произойдет.
Гамаш снова перевел глаза на траву. Потом на убитого. Голову монаха раздробили сбоку. Старший инспектор пригляделся. Похоже, убитый получил два-три удара. Достаточно для смертельного ранения. Но не для мгновенной смерти.
Гамаш подумал, что у приора, вероятно, была крепкая голова.
Он скорее почувствовал, чем увидел, как Бовуар опустился на колени рядом с ним. Полицейская лента лежала на траве, огораживая место убийства и след, ведущий к цветочной клумбе.
Настоятель присоединился к двум монахам, и они вместе принялись читать «Радуйся, Мария».
Бовуар достал свой блокнот. Новый блокнот для нового тела.
Сам Гамаш не делал заметок, он предпочитал слушать.
– Что вы думаете? – спросил старший инспектор у Шарбонно.
Глаза капитана расширились.
– Moi?[20]
Гамаш кивнул.
Несколько жутких мгновений капитан Шарбонно не думал ни о чем. Отсутствие мыслей в его голове могло сравниться разве что с таковым у лежащего рядом покойника. Он уставился на Гамаша. Но старший инспектор смотрел на него без малейшего высокомерия и снисходительности, только внимательно. Никакой ловушки или подставы.
Шарбонно почувствовал, как сердце его забилось спокойнее, а мозг стал работать быстрее.
Гамаш ободряюще улыбнулся:
– Не торопитесь. Я бы предпочел услышать взвешенный ответ, а не поспешный.
– …Молись о нас, грешных…
Три монаха распевали молитву, а трое полицейских стояли на коленях перед трупом.
Шарбонно огляделся. Сад был обнесен стеной. Единственный вход или выход – через книжный шкаф. Ни приставной лестницы, ни каких-то других признаков того, что кто-то забирался сюда или выбирался отсюда. Шарбонно взглянул вверх. Сверху сад ниоткуда не просматривался. Никто не мог видеть того, что здесь произошло.
Так что же здесь произошло? Старший инспектор Гамаш интересовался его мнением. Его серьезным, вдумчивым анализом.
«Господи, – безмолвно взмолился Шарбонно, – даруй мне мнение».
Когда утром позвонил инспектор Гамаш и попросил кого-нибудь из местной полиции встретить самолет и проводить их в монастырь, капитан Шарбонно решил сам встретить гостей. Будучи главой отделения, он мог послать туда любого из своих подчиненных. Но он даже думать об этом не желал.
Он хотел сам заняться этим.
И не только для того, чтобы увидеть знаменитый монастырь изнутри.
Не меньше этого капитан Шарбонно хотел познакомиться со старшим инспектором Гамашем.
– Здесь на траве кровь. – Шарбонно показал на огороженный лентой участок. – И, судя по следам на траве, он прополз несколько футов до этого места.
– Или его протащил убийца, – предположил Гамаш.
– Вряд ли, patron. Тут нет глубоких следов ног на траве или на клумбе.
– Хорошо, – сказал Гамаш, оглядевшись. – Но зачем умирающему человеку ползти сюда?
Все трое снова посмотрели на тело. Брат Матье лежал в позе эмбриона, поджав к груди колени, а руками плотно обхватив обширный живот. Подбородок прижат к груди. Спина – к каменной стене сада.
– Может, он пытался стать меньше? – высказал догадку Бовуар. – Он свернулся, как мяч.
Такое впечатление и в самом деле возникало. Довольно большой черный мяч, остановленный стеной.
19
Эти слова принадлежат Юлиане Норвичской (1342–1416), английской духовной писательнице, автору первой книги, написанной женщиной на английском языке.