Перед новыми «спасителями» Чада возникло множество задач. Первой, и очень нелегкой, была задача не допустить к власти людей, думающих только о быстром и незаконном обогащении. Другая задача нового правительства — добиться подлинного взаимопонимания между жителями черного юга страны и мусульманами на севере и востоке — тоже не относится к числу легкоразрешимых.
Однако самая большая трудность была старой — и это правительство столкнулось с теми же трагическими последствиями многолетней засухи.
НИГЕР
Засыплет ли их песок?
Об этой стране нельзя сказать, что она превратилась в пустыню. Она всегда была и остается пустыней. И не одна она в Сахеле. И не только в Сахеле. Песок покрывает также большую часть территории соседних государств. И все же ни в одной стране и ни в одной столице этого региона Африки, за исключением Нуакшота, столицы Мавритании, дыхание пустыни не ощущается так остро, как в Ниамее. Когда дует северный ветер, песок засыпает глаза, солнце скрывается за песчаной завесой — и день превращается в ночь.
В столице Нигера и ее окрестностях собрались тысячи голубых и черных кочевников пустыни. Их пригнали сюда страшнейшая засуха, голод и жажда. Кочевники скорее похожи на завоевателей, чем на беженцев. Они не утратили своего традиционного достоинства и гордой осанки. Их присутствие сделало Ниамей похожим на маленькую Сахару. Вспоминаются слова Сент-Экзюпери, сказавшего, что достаточно одного каравана кочевников, чтобы наэлектризовать ночь в пустыне. Действительно, когда трое закутанных до кончика носа и вооруженных мечами и кинжалами туарегов усядутся на обочине дороги или проскачут верхом, в дремлющем, истомленном жарой городе возникает какое-то странное возбуждение.
Каждый пятый житель Нигера — кочевник. В основном на них, а также на кочевников Мали, Верхней Вольты и Чада, пришедших в Нигер, климат обрушил свой страшный удар. Вот они и ищут спасения в селениях и городах юга, вступая в конфликт с новым для себя окружением.
В Ниамее немногим больше ста тысяч жителей. В один прекрасный день (точнее, несколько дней) в город большими группами и поодиночке стали въезжать воины на лошадях и верблюдах. Это напоминало вооруженное вторжение. Всадники представляли передовые отряды многотысячной армии кочевников Сахары. Те, кто послабее, женщины, дети и старики шли медленно, останавливаясь по пути в специально созданных для них лагерях; чтобы не резало ухо, эти лагеря здесь назвали лазаретами. Все были голодны, измучены дорогой и подавлены.
Вскоре туареги образовали в Ниамее группу наиболее низкооплачиваемых наемных работников. Многие стали ночными сторожами. Они жгли костры перед домами и виллами и неподвижно лежали в темноте, время от времени переговариваясь на своем языке[9].
Палатки для жилья разбивали на окраинах города. Впервые за сотни лет рыцари пустыни, всегда наводившие ужас на Северную Африку, совершенно добровольно (если это можно так назвать) перешли к оседлому образу жизни. Они приобрели репутацию людей честных, готовых работать за самую минимальную плату.
В отличие от правительств большинства стран Сахеля власти Нигера отнеслись к проблеме кочевников весьма серьезно. Они великодушно оказали им помощь, ни к чему не принуждали и не ограничивали свободы передвижения. Тысячи людей искали спасения в этой стране. И надо сказать, что они не зря пересекали границы государств: как и несчастные жители деревень Нигера, кочевники получали помощь. Многие здесь были спасены от неминуемой смерти.
Однако настало время, когда государство не захотело— да и не могло — больше тянуть на себе тяжкий груз помощи такой огромной массе людей. Началась кампания под девизом: «Назад, в деревни», что для кочевников означало возвращение в пустыню. Дальнейшее пребывание этих растерявшихся, утративших всякую ориентацию людей в крупных городах стало невозможным по экономическим, нравственным и психологическим соображениям. Проблема эта необычайно сложна. Кочевник может вернуться к прежнему образу жизни только при условии, если у него будет скот.
Наконец пошел дождь. Всюду стало не хватать рук для работы в поле. Правительство выдало беженцам грузовики и немного продовольствия. Волна переселенцев покатилась обратно. Но не все могли и не все хотели возвращаться. Несколько тыс^ч туарегов осталось в Ниамее. Одни боялись возвращаться на север, другие — прежде всего молодежь — вообще решили навсегда забыть о пустыне. Пришлось сохранить несколько лагерей, в частности большой Лазарет II, в 40 километрах к северу от столицы — одно из трагических свидетельств стихийного бедствия в Африке.
Еду в этот лагерь на машине. За городком Филинге нужно свернуть на красную проселочную дорогу. Через несколько минут появились первые палатки из полотна и кожи. Дальше их становится все больше. Кажется, что дети вылепили сотни куличиков. В одном месте — несколько бараков, около одного из них на мачте вьется флаг Красного Креста. Есть здесь жалкие хибары из листового железа. Никакой ограды. Огромное, разбросанное среди кустарников и бурелома селение, похожее скорее на несколько десятков сбившихся в кучу негритянских деревенек, чем на лагерь. Здесь живет около 200 тысяч человек.
Самая большая проблема — вода, ее здесь нет. Сейчас между лагерем и расположенным неподалеку Хамдаллаем курсируют четыре цистерны. Они доставляют в лагерь 60 тысяч литров воды ежедневно — по три литра на человека. Достаточно для этих мест.
В лагере имеется постоянный продовольственный пункт и небольшая больница. Желающие могут обрабатывать землю — часть полей засеяна. Школьных зданий еще нет, но юные кочевники учатся на открытом воздухе, в тени редких деревьев.
Этому лагерю дали номер — II. Прежний — лагерь I до недавнего времени находился всего в нескольких километрах от столицы. Это перемещение якобы связано с необходимостью отдать землю владельцу, пожелавшему ее обрабатывать. А может быть, хотели изолировать беженцев от города? Ведь двух случаев холеры было бы достаточно, чтобы в Ниамее вспыхнула эпидемия. Кроме того, власти хотели освободить город от несчастных бродяг и нищих, целыми днями околачивавшихся на улицах.
Весть о перемещении вызвала недовольство в лагере. «На лицах переселенцев виден страх. «Мы уже начали привыкать, — говорят они, — городская жизнь имеет свои хорошие стороны». Кто-то сказал, что первый раз в жизни был в кино… Некоторые жители Лазарета сейчас не испытывают голода, а если испытывают, то в значительно меньшей степени, чем несколько месяцев назад. Они даже продают часть продовольствия, которое им выдают, и покупают чай и другие продукты», — писал о тех днях ежеквартальник «Нигерама» в большом репортаже из Лазарета II.
В Ниамее мне рассказали о туарегских девочках, ставших проститутками, об участившихся кражах и нападениях на прохожих, о случаях сумасшествия и самоубийства среди туарегов.
Еду по нескончаемой деревне. Палатки расположены группами. У каждой группы свое название, выведенное на щитах корявыми буквами. Они чаще всего совпадают с названиями малийских городов: большинство беженцев прибыло сюда из Мали. На меня недоверчиво смотрят люди, плотно закутавшиеся в свои голубые, черные и белые одежды.
Среди деревьев, которые окружают палатки, видны солдатские мундиры. Лагерь находится под опекой армии. Есть здесь несколько европейцев: отец Арну, священник из католической миссии, два молодых врача, швейцарцы Жан-Жак и Анита Вюйемье, представители международных организаций помощи, два молодых туриста из Франции, учитель из Мали.
Один из двух французских туристов, работавших недолго в лагере, сказал мне как-то в Ниамее:
— Кочевники, живущие в Лазарете, очень благодарны правительству Нигера и всем, кто работает в лагере… Они часто без всякой необходимости вызывают врачей, говоря, например: «Ребенок не может ходить под дождем». Иногда обращаются с пустяковыми просьбами: отвезти в Ниамей и вечером привезти обратно и т. п. Людям нечем себя занять… Неверно, что кочевники не хотят работать. В лагере строят дорогу, но всех занять на строительстве невозможно. Нехорошо, что туареги привыкают к опеке. Полагают, что их труд можно использовать на юге страны — при лесопосадках, которые должны помешать наступлению Сахары. Все чаще туареги говорят, что никогда «туда» не вернутся и что «настоящая родина та, которая кормит».
9
Язык туарегов — тамашек — входит в берберскую группу языков афразийской (семито-хамитской) языковой семьи.