Гарри, не произнеся ни слова, во все продолжение этого монолога изображал хор, подпрыгивая и выпуская из затылка незримый пар, чтобы выразить всю полноту своего согласия, несколько приутихшую, когда дошло до праведного негодования, и рассыпавшуюся в мелких, успокоительных жестах, едва он представил себе, как туго ему придется за обедом, ведь супруга неминуемо начнет распекать его за принадлежность к тому же полу, что и субъект, произнесший две-три последние фразы. Он даже сурово посмотрел на Ричарда, но уже далеко не как на умственно отсталого/недоумка.
Пэт, в свою очередь, видимо, услышала даже больше, чем ей следовало бы.
– Ричард, я просто хотела… Я хотела, чтобы ты понял: что бы ты или кто угодно другой ни думали о Корделии, она действительно в ужасном состоянии. Не прикидывается. Она… не знаю, как часто она намеренно ломает комедию или как часто ты это замечаешь, но сейчас ни о каком притворстве нет и речи. Ты понял? Боюсь, я не очень внятно выразилась.
Ричард, собственно, еще не все сказал, например, он собирался вернуться к их предыдущему разговору об Анниных стихах, но все это свелось просто к «Да нет, все понятно». Ему и в голову не пришло произнести вслух, что когда-то он надеялся спросить ее совета как раз на предмет этих самых стихов и их значимости; теперь он понял, что никогда не спросит.
Наверху, где Ричард со всеми основаниями полагал обнаружить Корделию, обнаружилась не только она сама, восседающая на относящемся к какому-то очередному царствованию стуле в «ее» спальне – сравнительно небольшой, расположенной напротив главной, – и Годфри, стоящий рядом во весь рост, как супруг на картине девятнадцатого века, но и еще какой-то мужчина, которого Ричард никогда раньше не видел. Явление этого очередного незнакомца, который обладал настолько неброской внешностью, что почти что сливался с обстановкой, едва Ричарда не добило. У него возникло предчувствие, что он, того и гляди, согласится предать себя и все свое имущество в руки любому, кто не откажется его, вернее, их взять.
– А, вот и ты, Ричард, – проговорил Годфри.
– Совершенно верно, Годфри, – проговорил Ричард. – Вот и я.
При этом он старался не смотреть на незнакомца, в слабой надежде, что, если его не замечать, он смутится и уйдет, а также на Корделию, чтобы выгадать хоть немного времени.
Годфри всматривался в него сквозь очки, его настороженный взгляд сделался еще пристальнее обычного.
– Кажется, ты не знаком с Сеймуром Фейрбратером, – сказал он.
Ричард подтвердил его правоту, однако никто даже не намекнул, кто или что такое этот Фейрбратер – врач, психолог, адвокат, еще кто-то, – от него исходило нечто, делавшее его похожим сразу на всю эту братию, плюс неодобрение, хотя оно могло и не быть его постоянным свойством.
– Привет, Ричард, – заговорила Корделия. – Ты пришел со мной повидаться?
– Ну, я подумал…
– Я знала, что ты придешь, путик. Видишь ли, мне кажется, что я как-нибудь справлюсь. Годфри такой лапочка, приехал, как только я его позвала, бросил все и приехал. Меня всегда мучило, что я так подвела его насчет детей. Я много чего боялась и боюсь в жизни, но больше всего я боюсь заводить детей. Такие маленькие, и все время рядом, и все время будут рядом, и будут расти. Теперь я понимаю, что я не должна была поддаваться этому страху, как я поддалась, надо было по крайней мере попробовать. Доктор говорил, он мне поможет и все будет хорошо, а он был просто замечательный доктор, все так считали. И другой человек, к которому я ходила, тоже был просто замечательный, так считали абсолютно все. Хотя тебе вроде как было все равно, по крайней мере так казалось, по крайней мере ты молчал. Я ведь говорила тебе, совсем недавно, помню, что говорила, как я нарочно придумала себе собственную манеру разговаривать, ну, когда была еще девочкой. Боюсь, я слишком много времени потратила на то, чтобы довести ее до совершенства, а ведь на самом деле как ты говоришь – совсем не важно, правда? Словом, некоторое время назад я поняла, что зря это сделала. Время от времени я будто слышу свой голос со стороны, и он звучит просто смехотворно, словно я все время притворяюсь. Я же вижу, как незнакомые люди переглядываются и закатывают глаза. Но если у меня смехотворный голос, это еще не значит, что я не вижу, что происходит вокруг, что я ничего не принимаю близко к сердцу, что, если мой муж исчез, мне не станет тоскливо и одиноко, что я не испытываю ревности и не боюсь его потерять, что у меня не возникает желания покончить с собой, хотя этого я никогда не сделаю, ни за что на свете. Иногда мне кажется, если бы у меня были дети, вместе с ними я бы заново научилась говорить. Но обратной дороги нет.