«Ну ладно, – сказал Ричард про себя, – начиная сердиться, попробуй-ка теперь сама, голубушка, да, я согласен, мой лепет звучал довольно средненько, я бы даже сказал, попросту пошло, ну что ж, посмотрим, как у тебя получится, при таких-то обстоятельствах, да и вообще, кто сказал, что в такой момент полагается говорить чистую правду, и даже будь у тебя толика какой-нибудь там словацкой или словенской крови, все равно сравнивать было бы нечестно, и что же, разрази меня гром, мне дальше-то сказать?»
– Извини, но я никак не могу придумать, что еще сказать, совсем не получается, да и вообще мне казалось, в этом деле куда как важнее то, что ты делаешь и как именно делаешь, а не то, что ты говоришь, – или по-русски все совсем по-другому?
Ричард надеялся, что, услышав эти слова, исполненные искренности, реализма и всего такого прочего, Анна в мгновенном порыве обернется к нему, но просчитался. С формальной точки зрения монолог его преследовал одну цель – заставить Анну повернуться и заговорить, однако на самом деле эта перспектива прельщала его куда меньше, чем, по идее была должна, – нет, чем в принципе была должна прельщать. Анна сразу же покажет ему во всей красе свое русское лицо, вернее, свое лицо русской женщины, – да, конечно, это не совсем одно и то же, но на практике трудно отличить одно от другого. Он, видимо, недостаточно долго прожил в Ленинграде или не уделил там достаточного внимания ни одному из этих аспектов бытия. Кроме того, ему пришло в голову, что образ Анны Карениной всегда казался ему куда менее интересным и убедительным, чем образ Вронского, не говоря уж о Каренине, и что ни один из этих трех не будоражил его так сильно, как образ Левина.
– Ну ладно, чего же ты хочешь, еще немножко полежать, или чего-нибудь выпить, или что?
Еще одна пауза, Анна то ли обдумывала звучание – вряд ли смысл – этих слов, то ли снова впала в забытье, потом она перевернулась к Ричарду лицом. Повернувшись, она покопошилась, пристраиваясь, изо всех сил давая понять, что вот она просто захотела так повернуться – и повернулась. Веки ее оставались приопущенными. Потом она накрыла его ногу своей и произнесла:
– Пожалуйста, скажи это по-русски.
Он старательно перевел, добросовестно подбирая каждое слово.
– Я бы чего-нибудь выпила. Только, если можно, не чаю.
– При чем тут чай?
– Я читала в каком-то английском романе, как после соития мужчина шел и наливал себе и женщине по чашке чая. По-моему, каждый раз. Мы ведь уже говорили про англичан и их отношение к чаю.
Чтобы стряхнуть мучительное чувство нереальности происходящего, навеянное этими рассуждениями, Ричард перекинул ноги на пол.
– А чего бы ты хотела выпить?
– В холодильнике на кухне стоит бутылка шампанского.
Он принялся натягивать какую-никакую одежду.
– А что это за вещи на полу?
– Некоторые я привезла, чтобы здесь продать. Некоторые – подарки здешним друзьям, некоторые – отправить домой, некоторые – для меня. Недорогие, я старалась много не тратить. У нас осталось полчаса, потом вернется профессор Леон – он повел Хампарцумяна в парк на прогулку. Они туда каждый день ходят.
– Я мигом.
Ричард обернулся – Анна сидела в постели, обхватив и прикрыв себя руками. Он понял, что без очков с трудом различает ее черты, однако она точно улыбалась и почти точно быстро перемаргивала, – по крайней мере, он понял, что для своих нынешних целей видит ее достаточно отчетливо.
Та часть дома, которая предстала ему по пути на кухню – тесные коридоры, крутые лестницы и старые, гнетущие, темные обои, – напомнила ему дом госпожи Бенды, где он впервые познакомился с Анной; напомнила не впрямую, но в том смысле, что оба этих жилища были похожи на те, которые он видел в России. Он подумал, что, наверное, первые эмигранты из Восточной Европы намеренно выискивали обиталища, которые напоминали бы о доме, так же как ранние испанские и английские переселенцы оседали в Новом Свете в тех краях, которые походили на их родину. Возможно, кто-нибудь и раньше уже подметил эту зависимость. Это не его область. Запах, восковатый, не то чтобы неприятный, тоже был как там.
Холодильник, в котором он ожидал обнаружить многолетние залежи невостребованных продуктов, содержал на поверку только десятка два пакетиков с молоком и полбутылки шампанского. На ощупь бутылка была холодной, но не очень, – примерно такой, подумал он, какой должна быть бутылка, пролежавшая в холодильнике выпуска года этак шестидесятого с момента Анниного отъезда. У него всегда был острый глаз на такие мелочи, не подвел он и сейчас, несмотря на остаточное смятение и на то, что только часть его сознания была сосредоточена на происходящем, а остальная пребывала неведомо где.