Я хотел бы, по возможности, ничего не говорить о самом себе, однако кое-что придется сказать. Когда у меня никого не осталось, никого, кто мог за меня пострадать, мне удалось уехать в Америку. Там у меня появилась возможность писать, говоря точнее, я смог закончить и опубликовать большую трилогию из русской жизни, благодаря которой, сколько я понимаю, вы в конце концов и оказались здесь. Я ее закончил. Я хотел назвать ее «Поздняя весна», потому что, как мне казалось, это книга о человеке, который не сумел обрести любовь в молодости, но обрел ее позднее. Однако напечатана она была как «Изгнанник в снегах», поскольку издателю показалось, что это книга о лагерях, советской власти и КГБ, по крайней мере, так он мне сказал. И когда я прочел уже изданную книгу, я понял, что он прав. Там что ни слово, то политика. Да и не могло быть по-другому. Подождите, не перебивайте, не надо пока ничего говорить.
Что я сделал дальше? Денег мне хватало, поэтому я больше не писал, учил английский, преподавал, читал лекции. Я задумал написать роман по-английски. Для начала только один, но чтобы за ним последовало несколько или даже много других – мне было всего сорок семь лет. Однако вскоре я понял, что страна, где я живу, очень умные и милые люди, среди которых я живу, не признают романов. Им больше нравятся книги – разумеется, книги об Америке, – которые даже и не называются романами. Ну а уж если книга, по дурной авторской прихоти, оказалась романом, пусть в нем будет как можно меньше вымысла. Может, все дело в том, что американцы – люди впечатлительные и от того, что кто-то придумывает из головы, из ничего, людей и события, им становится не по себе. Ну, а если уж вам очень хочется написать роман, не надо, пожалуйста, рассказывать о жизни и смерти каких-то там персонажей, о детстве, любви, женитьбе, разлуке, об утратах, страданиях, душевной боли, угрызениях совести, мужестве – все это старье вызывает чувство неловкости. Не надо нам никакого воображения, никакого искусства, нам нужна только констатация фактов. Факты – вообще хорошая вещь, вы заметили, что теперь не только люди, а даже здания, футболки, тарелки в ресторанах стали констатировать факты? Факты в романах – особого толка, потому что они относятся – догадались к чему? Правильно, к политике. Хиросима, Уотергейт, Вьетнам, не говоря уж о Камбодже, фашизм, расизм, феминизм, гомосексуализм, причем не что-то одно, а все скопом, плюс еще Голливуд, потребительство и, как его там, Господи прости. Теперь вы поняли, что для меня это было все равно как снова оказаться в России?
Куда же мне было податься? В Австралию, писать романы про Айерс-Рок, Порт-Джексон и Галлипольскую операцию, или в Новую Зеландию, писать, я уж не знаю, про маори и ядерный зонтик, или в Южную Африку, писать про Южную Африку? Если писатель живет в Гибралтаре, ему полагается писать про британское господство или испанские притязания, или и про то, и про другое, хотя он мог бы писать, например, про обезьян. Вот я и приехал в Англию, где большинство читателей считает, что писать надо только автобиографии, или общественно-исторические книги, или скандальные хроники, но все-таки еще не вымерло меньшинство. А возможно, я просто понял, что мне пора где-то осесть.
Почти сразу же Анна спросила:
– А как насчет осесть в Москве?
– В Москве! – повторил Котолынов, точно она говорила о Лхасе или мысе Горн. – Где больше не пишут ничего достойного названия романа. В единственном месте в мире, где литература задушила себя своей собственной рукой. Писателей винить не в чем, у них под рукой целых семьдесят лет реальности, о которых надо поведать миру. Плюс… кое-какие философские взгляды, которые надо изложить на бумаге. Или я не прав?