Как-то один парень все-таки сорвался. Вытащил из кармана маленький трофейный браунинг, открыл пальбу, потом приставил ствол себе в грудь — слава богу, Жигунов оказался поблизости и стукнул его по руке снизу вверх: пуля ушла в потолок. Жигунову пришлось скрутить этого парня. Браунинг он отобрал. Парень лез к нему целоваться и ревел белугой.
Потом Жигунов старался держаться ближе к нему — мало ли что еще взбредет сдуру? — но тот, протрезвившись и узнав, что натворил, только хватался за голову и качался из стороны в сторону. Парень был мурманский, звали его Егор Епимахович Балуев, из поморского рода, и сам успел хватить соленой водички, и тресочки половить, и зубатки, и палтуса. До войны капитану их БРТ-18 положили на китель «Трудовика», а ему — медаль «За трудовое отличие», мальчишке-то!
— Вот ведь как! — удивлялся Жигунов. — Тебе медаль, а ты стреляться!
— Обидно, — отворачивался Егор. — Европу, можно сказать, освободили, себя не жалели, а тут…
— Раз надо, значит, надо, — примирительно объяснял Жигунов. — Начальству видней все-таки» Может, это мы с тобой чего-нибудь недопонимаем. А Жуков — голова, он зря ничего не сделает, а то еще с самим Иосифом Виссарионовичем посоветуется.
В разговор вмешался длинный и худой сержант с землистым лицом и маленькими, угрюмыми, глубоко спрятанными глазками. В любой большой группе людей непременно найдется такой, который никогда ни с кем не согласен, который обязательно испортит всем настроение, а потом замолчит, будто любуясь и наслаждаясь сделанным:
— Хрен мы понимаем! Тут политика, ясно? Дескать, смотрите, друзья-союзнички, какие мы хорошие! Фрицы хотят ушицу хлебать? Пожалуйста! Ешьте рыбку на здоровьице, да еще с нашим же хлебушком! Политика, говорю я.
Жигунов знал уже, что у длинного семья в Кобоне и что никаких трофеев он не признает, кроме простых швейных иголок. Как-то он спросил длинного, зачем ему столько иголок, и тот, усмехаясь, ответил:
— А я из этих иголочек себе новый дом построю. Не улавливаешь суть? Жена писала, они у нас нынче по трешке за штуку идут. И на коровенку еще хватит.
У него был целый чемодан с этими иголками.
Но все-таки Жигунов, быстро привыкавший ко всему, что в последние годы отпускала на его долю судьба — будь то госпитальная койка или полуразрушенный дом, землянка или ПАРМовский «студебеккер» с движком Л-6, который он обслуживал и возле которого, бывало, спал, прижавшись боком к медленно остывающему металлу, — Жигунов и сейчас быстро привык к пустующей школе, где размещались солдаты — рыбаки и ремонтники, — к мирной тишине приморского немецкого городка, который война обошла стороной и потому до противности чистенького, и к работе тоже привык. Ему и здесь приходилось возиться с движками, только немецкими, в которых нетрудно было разобраться. Напарником у него оказался первостатейный сачок Гришка Овсянников, который заваливался где-нибудь в укромном уголке с обязательной присказкой: «Лучше кашки не доложь, а с работой не тревожь», — и дрыхнул, как сурок в норе, словно отсыпаясь за всю войну. Жигунова это не сердило. Он любил работать один, чтобы ему никто не мешал. И, работая, он уже не думал, для чего и зачем он работает сейчас, — он просто делал привычное дело, вот и все.
Ремонтникам был дан короткий срок — месяц. Они уложились в три недели. Какой-то полковник приехал на «опель-адмирале» и пожал руку каждому. Но тральщики вышли в море не сразу. Где-то в пути застряли сети, не были готовы распорные доски, не хватало лебедочных тросов. Это было уже не дело ремонтников, и времени у них оказалось — вагон. Втайне Жигунов подумывал, что вот теперь-то их отпустят, демобилизуют вчистую, и двинут они по домам. Когда тот полковник жал ему руку, Жигунов не выдержал и спросил:
— Значит, можно вещмешки собирать, товарищ полковник?
— Придется подождать, — улыбнулся тот. — На тральщиках нужны механики, а где ж мы лучше вас найдем?
— А ежели, к примеру, я моря боюсь и как топор плаваю? — спросил Гришка. Полковник снова улыбнулся и ответил, что как же это может быть? Такой орел, на войне ничего не боялся, а моря испугался? Да и какое это море? Смехотура одна: курица вброд перейдет и попку до самой Скандинавии не замочит, а ты — бояться? Для настроения полковник добавил еще несколько соленых словечек, с тем и уехал, но настроение у всех было все-таки кислое.
Не таким уж тихим оказался этот приморский городок. Солдатский телеграф передавал, что здесь скрываются недобитые эсэсовцы, в соседнем лесу орудуют «вервольфы», что… Слухов было много. По ночам и впрямь были слышны далекие автоматные очереди. Но Жигунову не хотелось верить в слухи. Он просто не мог представить себе, как это уже после такой войны могут гибнуть наши ребята.