Жена? Он ее не любил, да и она не любила его. В очередной ссоре она прямо сказала Жигунову:
— Думаешь, ты у меня единственный?
Он сидел, сжимая голову руками, ощущая чуждость того, что его окружало — чужие стены, чужой стол, чужой стул, чужая женщина — его жена, и сам он живет сейчас какой-то не своей, а чужой жизнью.
Он будет терпеть еще год. Потом соберет чемодан и уедет в Мурманск, к Егору, чтобы уже никогда не возвращаться в эти края. Т а к ему казалось в ту пору. Еще через четыре года он напишет Ангелине, поздравит ее с Днем Победы. Ответ придет быстро — тоже поздравление и приписка: «Муж все-таки вернулся ко мне, да нет мне, счастья. Заболел и умер, вот уже с три месяца. А ты меня прости, если я тогда была с тобой не так». Жигунов рассчитался и, как ни ругал его Егор, как ни обзывал по-всякому, как ни уговаривали его остаться друзья и начальство, — уехал в Стрелецкое.
10
Первая же серия испытаний на жигуновской установке принесла и первую неожиданность. После термообработки на одном и том же бруске аустенитное зерно менялось неравномерно, и, если бы Любовь Ивановна не знала, что все шлифы изготовлены из одного и того же бруска, она бы сказала, что лаборантки перепутали образцы. Вместе с Ухарским она снова и снова грела сталь, и все повторялось: снимки упорно показывали — зерно измельчалось неравномерно…
Ухарский заметно нервничал, решил, что виной этому неравномерность охлаждения. Они попробовали охлаждать раскаленный брусок мгновенно, целиком, — и все равно ничего не получилось. Любовь Ивановна была уверена, что они ставят г р я з н ы е опыты, но прошла неделя, а она так и не могла понять, в чем же их ошибка.
Конечно, Жигунову она не говорила ничего — человек выздоравливает, ну и пусть выздоравливает спокойно. И все-таки где-то в глубине души она сомневалась — может быть, все наоборот? И виной всему не скорость охлаждения, а нагрева? Значит, неполадки в установке? Она сказала об этом Ухарскому и внутренне улыбнулась — с такой горячностью он начал доказывать, что этого не может быть. Режим выдерживается точно.
— И все-таки посоветуйтесь с энергетиками, — сказала Любовь Ивановна.
Ухарский пожал плечами, ушел и вернулся в ярости.
— Энергетики! Тоже мне — выдающиеся мыслители современности! Посоветовали подкладывать под зажимы скрученные медные проволочки — вроде «жучков», которые ставят в перегоревшие пробки! Говорят — у вас, наверно, неравномерное прилегание… И хоть бы один шевельнулся, хоть бы один отодрал себя от стула, чтобы пойти и посмотреть самому, как и что. Развелось теоретиков! Все и всё знают — пора убивать…
Ухарский повернулся к Зое. На механическом уже режут образцы, надо принести и срочно изготовить шлифы. Он сказал об этом приказным тоном, и Зоя, лениво потянувшись, хмыкнула:
— Несчастная будет у вас жена, Феликс! «Принеси котлеты, заштопай носки…» Вы хоть сейчас потренировались бы ради своего же счастья. «Зоенька, радость моя, пожалуйста, приготовь шлифы, дорогая». У вас начал портиться характер, Феликс.
— Сколько мы говорим, сколько говорим!.. — пробормотал Ухарский.
К вечеру снимки были сделаны, но еще до того, как они были сделаны, Любовь Ивановна просмотрела шлифы под микроскопом — на всех образцах зерно было однородным! Она не выдержала, позвала Ухарского, освободив ему место у «Неофота».
— Поглядите, Феликс.
Он просмотрел образцы, один за другим, откинулся, закурил, хотя обычно здесь никто не курил, — и досадливо сказал:
— К сожалению, хорошие идеи приходят с большим опозданием. Неделя кошке под хвост.
— Это работа, Феликс. Запасайтесь терпением.
— Запасаться можно грибами и кислой капустой, Любовь Ивановна. Это что — совет или…
— Конечно, совет. Завтра и послезавтра мы нагреем и просмотрим минимум десяток брусков. — Она кивнула на шлифы, разложенные перед Ухарским. — Я должна быть уверена, что э т о не случайность.
Ей неприятно было смотреть на Ухарского. Неприятно было видеть эти вновь отрешенные глаза и угрюмо опущенные уголки рта, — казалось, что Ухарский опять что-то подсчитывает, взвешивает, прикидывает про себя.
Вечером к ней домой зашел сосед — Долгов. В последнее время они виделись редко, Долгов мотался по командировкам, а жену с малышом отправил на всю зиму в Москву, к бабке. Отощавший от неустроенного командировочного быта, Долгов был рад посидеть хоть немного вот так, в спокойном доме, съесть тарелку нормального домашнего супа, а не какой-нибудь столовской бурды, а заодно поглядеть по телевизору хоккейный матч — его телевизор сломался…