Он смотрел матч, Любовь Ивановна рассказывала ему о Володьке, о Жигунове, о работе, и ее не интересовало, слушает ее Долгов или нет. Она была тоже рада, что вот пришел г о с т ь, с которым можно легко и неутомительно поговорить обо всем. Рассказала и об Ухарском. Долгов повернулся к ней.
— Да уж, кадрик у вас!
— Ты его знаешь?
— Знаю малость. В субботу даже были вместе в одном доме. Он распустил перышки: через два года, говорит, такую диссертацию отгрохаю, что академия закачается…
Любовь Ивановна не поняла. Диссертацию? Она не слышала, чтобы Феликс занимался диссертацией. Долгов пыхнул своей знаменитой сименоновской трубочкой, помахал рукой, разгоняя дым, и усмехнулся:
— А вы все такая же святая, Любовь Ивановна!
— Опять я чего-то не знаю?
— Не знаете, — кивнул он. — Вы же сами говорите: Фелька брыкался, брыкался, а после разговора с Туфлиным сразу стал паинькой. Так?
— Ну, предположим.
— А почему? Да потому, что милейший Игорь Борисович обещал ему на вашей работе кандидатскую. А почему обещал, тоже не знаете? — Он потыкал в потолок мундштуком трубки. — А потому, что Фелькиного дядюшку перевели из Большого города т у д а. Вы бы хоть газеты поаккуратнее читали. Там об этом черненьким по беленькому было.
— Опять ты за свое! — сказала, отворачиваясь, Любовь Ивановна. — Вечно у тебя какие-то придворные тайны. Как у Дюма.
Долгов поднялся.
— Спасибо за суп и приют, святая, — сказал он. — Мне еще Галке отчет писать надо. Она с меня еженедельного требует: люблю ли по-прежнему, с кем встречаюсь, с кем выпиваю, что нового открыл в науке… Ваш привет передавать?
Он ушел, а Любовь Ивановна включила телевизор. Сразу стало тихо, лишь было слышно, как внизу, несмотря на поздний час, соседская девочка разучивает гаммы. Ей спать пора, а она — гаммы… Господи, до чего они все злющие, эти молодые! Диссертация, дядя т а м… При чем здесь дядя? Ну, напишет Ухарский кандидатскую не хуже других — да на здоровье, разве я против? Только почему он сам ни слова не сказал мне об этом?..
Утром Зоя пришла к восьми, чего с ней не случалось давно, и Любовь Ивановна поняла, что ей надо поговорить о чем-то с глазу на глаз, а другого времени может и не оказаться. Так оно и было. Подойдя к столу Любовь Ивановны, Зоя положила на него большой бумажный сверток.
— Любовь Ивановна, хотите, на колени встану?
— Это по какому случаю?
Зоя развернула бумагу — там, в свертке, было несколько пестрых отрезов, и Любовь Ивановна ахнула: откуда такие? Она ласкала руками легкую материю, встряхивала ее, разворачивала, чтобы увидеть все краски сразу, и представляла, пошли бы такие платья ей самой…
— К лету готовишься?
— Что делать? — ответила Зоя. — Последние шансы поймать жениха. Сошьете?
— Не могу, — сказала Любовь Ивановна. — Только не сердись на меня. И устаю, и чувствую себя последнее время не очень…
Зоя надулась, конечно. Года три назад Любовь Ивановна шила много — и Зое, и другим, — и сама просила присылать заказчиц. Тогда ей были очень нужны деньги. Все-таки почти взрослый сын, кончает школу, парню нужен и хороший костюм, и пальто. Когда Володьку призвали в армию, она перестала брать заказы. Зачем? Ей одной вполне хватало зарплаты. К тому же она не любила шить. Умела — и не любила. Приходилось недосыпать, от усталости начинались головные боли. Тогда, три года назад, ей впервые пришлось надеть очки… Нет, она не будет шить. А отрезы, конечно, — мечта. Вот что значит иметь папу — зубного техника!
К концу дня в лаборатории разразился скандал.
Зоя делала снимки структур, и когда проявила пластинки, все они оказались черными. Любови Ивановны не было; растерянная Зоя обратилась к Ухарскому. Тот поглядел на коробку: пластинки были старые, срок их годности миновал давным-давно… Когда Любовь Ивановна подходила к лаборатории, она услышала крик, быстро вошла и увидела прижавшуюся лбом к стене Зою. Ухарский стоял за ее спиной и кричал, что таких надо гнать из института, таким место лишь в табачном киоске, да и то ночным сторожем, что потерян целый день работы, а у него нет времени на переживания лаборанток, бесящихся от заторможенного секса. Любовь Ивановна все поняла, схватила коробку с пластинками и грохнула ее об пол. Ухарский замолчал, а Зоя повернула к ней лицо с некрасиво распухшими от слез веками.