– Он под неправдой имеет в виду не ложь, а неправоту. – Глава президентской администрации исподтиш ка потянулся к герани, но передумал. – Впрочем, и ложь тоже.
– Но смерть не лжёт.
– Лжёт, лжёт. Смерти вообще нет.
– Ах, ну если ты в этом смысле…
– Для начала это будут жертвы репрессий в советское время. Расстрелянные и умершие в заключении. Так сказать, генофонд.
– А военные потери?
– Только те, что от своих рук.
– То есть власовцы?
– Почему сразу власовцы. От заградотрядов много людей погибло.
Какое-то время оба молчали.
– Что, – сказал президент, – всех-превсех? И Сталина?
– Нет, – сказал глава президентской администрации. – Если воскрешать Сталина, то какой тогда смысл воскрешать остальных? Я составляю список неподлежащих.
– А Троцкий-то!
– Не беспокойся. Списки тщательно проработают. Никаких пассионарных вождей.
– Тухачевского тоже не хочу.
– Хорошо.
– А самоубийц?
– Самоубийц воскресим. Мало ли по каким причинам им жить разонравилось. А если не понравится и теперь, они всегда смогут покончить с собой заново.
– Да… Тут уж какая судьба у человека. Никакой Фёдоров не поможет.
– Он так не думает.
– ?
– Фёдоров ненавидит судьбу. A amor fati считает вершиной безнравственности.
– Что так?
– Поставь себя на его место.
– Куда?
– Куда, куда. В библиотеку.
– Не сходится. Именно библиотекари своей судьбой должны быть довольны. Зачем иначе выбирать такую профессию?
– Он её выбрал ещё до смены эпох.
– При чём тут смена эпох? Библиотека – в любую эпоху библиотека. В углу за печкой. И вообще как-то странно… от цветов отойди!.. странно, что вот такой… и хочет вот такого…
– Это называется «одинокая мечта об общем деле». Сам сидит в углу, но хочет соборности.
– Вот-вот, с чего бы?
– Мы сейчас все её хотим.
– Все, кроме библиотекарей.
– …
– И почему он так упёрся в эту шубу?
– Извини, но в эту шубу упёрся как раз ты.
– Мне интересно.
Президент взял и просмотрел протянутый главой предварительный список неподлежащих воскрешению.
– А Кирова за что?
– Это личное.
– А царскую семью?
– А вот это – в интересах государства.
– Ладно, ладно. Сталина точно не будет?
– Исключено. И в конце-то концов, Сталин умер своей смертью.
– Гм, – сказал президент, – темна вода во облацех… А что Церковь?
– Церковь на словах сейчас против. А по факту куда ей будет деваться? Сто тысяч священников помимо прочего.
– Сто тысяч? Послушай, а у нас вообще-то есть какие-нибудь достоверные цифры?
– Ну что ты как маленький, какие достоверные цифры? Воскресим и посчитаем.
– А предварительно посчитать никак нельзя? Ведь существуют расстрельные списки.
– Существуют. По некоторым годам даже сводные данные есть. В 1930-м к высшей мере наказания приговорены 20 201 человек, из них тройками ОГПУ, за участие в крестьянских волнениях, почти 19 тысяч. В 1936-м – 1118. В 1937-м и 38-м – 353 074 и 328 618 соответственно. Если предположить, сопоставить и округлить, за все годы советской власти выйдет около миллиона.
– Вот видишь.
– Не вижу. Это только ВМН. А те, кто в процессе умер? Это троцкистов можно посчитать или писателей, а крестьян когда кто считал? Возьми хоть спецпереселенцев: с 1932-го по 1940-й через спецпоселения прошло 2 миллиона 176 тысяч человек. Умерло 390 тысяч, бежало и не найдено – до 600 000. А почему я сказал «с 1932-го», если ссылать начали в тридцатом? Потому что отсутствует за тридцатый и тридцать первый точная статистика. Раз уж учёт не был налажен, то что там было налажено вообще? Полюбуйся, что мне пишут: «Можно предположить, что число бежавших и умерших доходило до 50 % от общего числа выселенных». А это, между прочим, миллион человек за два года.
– …
– А смертность в ГУЛАГе? А голод? Как голод считать? Пожалуйста: голод 1921–22 гг. Советская статистика даёт миллион погибших, самые радикальные современные историки – до восьми миллионов. Голод 1932–33: суммарно по СССР шесть миллионов. Из них Поволжье – один миллион человек, Казахстан – до двух миллионов, Украина —
– Стоп-стоп-стоп! Давай-ка в существующих границах.
– Как угодно. Усвой одно: ты просишь цифр, а тебе дают и будут давать только расхождения в цифрах. Это не злой умысел. Такова природа всех подсчётов. Чем больше считаешь, тем сильнее запутываешься.
– Не злой умысел, как же. Почему со мной никто не хочет по-человечески? Считают, как хотят, а я получаю по вопросу все бумажки, кроме какой-нибудь окончательной. Сотни, тысячи и до фига. И всем подпиши… Сколько это примерно в миллионах?
– В миллионах примерно не меньше трёх, не больше десяти.