Цветы здесь были очень дорогие, и ему пришлось заранее договариваться с девочками, но они всё поняли, пошли на встречу, — и вот теперь его любимая радостно прижимает букет к груди. Он пригласил меня в кафе, а я, опустив глаза, сказал, что хотел бы остаться с ним наедине. Если он, конечно, не против.
— Нет, не против! — воскликнул продавец.
Он заволновался, руки его вспотели, мысли носились в голове, как люди во время землетрясения — беспорядочно и отчаянно. Он понимал, что такой шанс упускать нельзя: сама предложила! А если не придёт домой ночевать, что он скажет жене? Ничего не скажет, просто не придёт! Но у неё давление… Где же они могут побыть наедине? На даче у напарника!
— Постой вот здесь одну минутку! — попросил он меня и с горящими глазами побежал обратно в магазин. Пробежал мимо своей жены. Он был так молод и так счастлив!
За две лишних смены напарник отдал ему ключи от домика своей бабушки. В районе Николиной горы. Маленький такой домик, дед когда-то построил своими руками, а бабушка отказывалась и переезжать, и продавать его. Так и умерла там, на Николиной. А теперь домик стоит целое состояние!
— Ты аккуратней там! — предупредил продавца напарник.
Осталась жена.
Он набрал домашний номер. Никто не ответил.
«Наверное, в магазин пошла. Хотя — поздно уже».
Позвонил на мобильный.
— Алло! — как всегда ласково ответила жена.
Быстро, чтобы не передумать, он сказал:
— Я на рыбалку уезжаю, с напарником. Ты не волнуйся. Завтра после работы я сразу домой.
— Хорошо, — не стала возражать жена, и он облегчённо вздохнул. Надо же, как все, оказывается, просто!
— Целую тебя, — сказал он с благодарностью.
— И я тебя, — сказала жена.
Она смотрела на меня почти в упор. И видела не другую женщину, нет! Её муж никогда бы не полюбил другую женщину. Она узнавала саму себя, только моложе, свежее и красивее.
И она ничего не могла с этим поделать.
И жена простила его. Ей было только жаль, что она уже не может заставить его глаза вот так сиять. Но она была благодарна той, другой, что та — может.
Мы открыли низкую скрипучую дверь и оказались в комнате, которая была одновременно и кухней, и столовой, и гостиной. Две двери вели в спальню и туалет.
— Тебе здесь нравится? — с тревогой спросил продавец.
— Очень, — улыбнулся я.
Он стоял посреди комнаты и не знал, что делать дальше.
Я стал расстегивать платье.
Он порывисто подбежал ко мне, встал на колени и начал целовать мои руки.
— Ты моё счастье! — говорил он. — Ты моя жизнь.
И совершенно без денег! — вот что я сообщу Млею.
— У нас будут дети? — спросил я.
— Дети? — Ему стало неловко. У него уже было двое взрослых сыновей, и он никогда не думал, что можно иметь ещё детей, его жене уже столько лет.. — Конечно! У нас обязательно будут дети!
Я взял его за руку и повёл в спальню.
В гостинице, прямо у входа, меня караулила журналистка. Та, которая два месяца назад обещала никогда больше не приходить.
— Сенсация? — спросил я устало.
Она виновато кивнула
— Ещё одна! И вы меня больше не увидите! — попросила журналистка.
— Я умею летать, — сказал я.
— Нет, таких много, — отмахнулась она.
— Я могу правой ногой почесать левое ухо. И одновременно курить, — предложил я.
— Да ладно?! — не поверила журналистка.
— Дайте сигарету.
Я прикурил и достал ногой до уха. Она щёлкала затвором фотоаппарата и хвалила меня:
— Супер! Просто супер! Сейчас ещё в профиль!.. А когда можете пускать?.. А чтобы кольцо на голову наделось?.. Не можете? — Ну и ладно! Ещё постойте! Ещё секунду!
— Всё, — сказал я. — И чтобы больше я вас здесь не видел
— Обещаю. Вот посмотрите!
Она спрятала свой фотоаппарат в чехол, как драгоценность в сейф.
— Я вам визиточку оставлю, — сказала она, — вдруг сами что надумаете!
— Не надумаю.
— Ну мало ли. А может, увидите что необычное.
Я вспомнил про сириусянина Ха. Вдруг он всё-таки не улетел?
— А вы деньги за сенсации платите? — спросил я. Вот Ха мог бы заработать!
— Нет, — вздохнула журналистка, — у нас издание бедное, мы не можем себе позволить.
— Ну ладно. — Я махнул ей на прощанье.
— Я напишу, что вы йог в пятом поколении! — крикнула она.
В голове её был уже готов текст статьи: «Жизнь Ильи Петровича Оболенского не отличалась от жизни всех остальных москвичей, текла размеренно и радостно, пока страшный диагноз не перевернул всё с ног на голову. И тогда-то вспомнил Илья Петрович, что он йог в пятом, нет, лучше в третьем поколении. И тогда уже с ног на голову он встал в буквальном смысле. И страшная болезнь отступила..»