Вадим представил, как Башкало видит его, Вадима, так сказать, в общем. На фоне дымовых узоров, в центре главной арки системы гитик «Дыра Времени-1». Красивая мишень. (Бубнилда засмеялся.)
– Я-то готов, – сказал Вадим громко, обрывая этот, не слышный никому, кроме него, смех. – А ты-то, кусяра, готов?
– Не ссышь, короче, да? Смелый, да? – сказал Башкало осклабясь, с удовольствием. – Ну говори, говори, бампер. Последние речи. Старший прапорщик Петрович был добрый, а прапорщик Башкало злой. Ни-хе-ра тебе, щенок, не понять меня. И смысла обстановки ты не понял. Лежал бы сейчас я труп, а Николаич водку б пил, – для тебя бы не влияло. Ты что, думаешь, он – лучше меня? Да он здесь замочил больше наших, чем духов в своём Афгане! Это ж зверь был, у него душа была мёртвая!
Вадим перестал его слушать. Башкало это сразу заметил.
– Ну ты бурый, да? – сказал он по-над прицелом. – Ну так давай, давай, давай, вперёд… носок ты с чуйкой кожаный. Принеси мне доисторических ништяков, кошка двухногая ты моя. Цветочков. Динозавриков. И посмотрим, что с тобой потом делать. А не выйдешь – значит не выйдешь. Гранатку тебе вдогонку. Ты же не знаешь? Как раз «прокрусты» очень отлично взрываются. Как ты думаешь, мы почти полпути до аэродрома сделали? Там этих тяжестей было… Отставить, – сказал он сам себе. – Давай, Свержин. Добрый путь.
Вадим отвернулся, глядя на вход в дыру, то есть на степь, обрамлённую дымовой каймой. Потихоньку, сначала рукой попробовать, несмело предложил посерьёзневший Бубнилда. Вадим покачал головой. Нет. Пошарил у пояса, вытянул из зажима очередную полоску марли.
– Э, э, воин, без шуток у меня!.. – провозгласил Башкало с выражением.
Вадим показал ему над плечом марлю. Башкало замолк. Вадим завязал на одном конце несколько узлов – один поверх другого, сунул образовавшийся колобок в рот и стал пускать в него слюни. Намокший колобок довольно увесисто для самоделки нагружал полоску, делая «риску» управляемой, но без грузила, без гайки. Почему-то это казалось сейчас и здесь важным, чтобы было без железа. (Снова мелькнула мысль про первого пробежавшего сквозь второй вагон.) Держа «риску» на вытянутой руке, Вадим стал раскачивать её вперёд-назад. Вот колобок коснулся дыры, как будто поверхности вертикальной лужи, никаких волн не побежало, но марля сразу же натянулась, Вадим разжал пальцы, и дыра её всосала. И Вадим, не сделав и прощального вдоха, пригнувшись, шагнул следом за ней. И исчез.
Подождав минутку, прапорщик Башкало облизнул слипшиеся от крови усы, приопустил ствол пулемёта и сказал в пространство:
– Ну и, сука, чё? Ну и, сука, всё?
Вадима в это время двести миллионов лет назад глушило огромным солнцем, огромными влажными тяжёлыми запахами, одновременно подсекая под колени, сбивая с ног и подбрасывая, и он, зажмурившись, не больно, но увесисто грохнулся на левый бок и левое плечо, как будто назад и влево его рванули. Он точно знал, что уже упал, грянулся о землю, но внутри всё продолжало лететь, качаться, ухая холодом в районе низа живота… а то местечко между ушами, где там центр равновесия в мозгу расположен, одна огромная мокрая шершавая рука схватила это местечко, смяла в колобок и на другую огромную мокрую шершавую ладонь перебросило. И обратно. И снова. И всё это вживую, никаких признаков потери сознания. В голове было ясно-звеняще, и эту-то звенящую ясность бросали из стороны в сторону.
Он ждал. Вслепую паника пяти чувств улеглась. Появились сигналы от периферии: мокро! – сообщили ему. Он открыл один глаз и сразу увидел склонившийся перед носом доисторический цветок беннетит на стебельке. Вадим рывком сел. С одним глазом как-то не кружилось.
Он сидел в заросли воллемии, перед ним дымила его последняя «дымовуха», висели на стебельках странных трав грязные марлевые полоски, в том числе и его чистая, с колобком, намоченным слюнями. Видны были и несколько ржавых гаек, набросанных Лёхой-Аспирантом. Солнце мощно давило сверху, было очень жарко, воздух горчил, и его надо было буквально пить, а не вдыхать, такой он был плотный.
– 14 июля 64 765 563 122 года до нашей эры, – вслух, не скрываясь, громко сказал Бубнилда. – Не двести миллионов, но тоже ничего. Пожалуйте бриться, как папа говорил.
Вадим оглянулся. Сзади была куча какого-то папортника, из которой торчало какое-то бамбуковое дерево. Не бамбуковое. Динозавровое, в чешуе. Слева, в проёмах нефокусирующегося в глазах остролиста, блестело то ли волосатое озеро, то ли просто залитая водой саванна. Всё блестело нестерпимо, всё было влажным, везде стояли радуги. Справа были непролазные кусты. Не кусты. Что-то зелёное и непролазное. Затерянный мир, «чёрный» Конан-Дойль в восьми томах. Всё это Вадима не интересовало, потому что он уже опомнился. Его интересовал выход. Отсюда, с этой стороны дыру во времени ничего явно не обозначало, но намокшую спину сильно холодило даже на этой жаре, сквозило из Зоны. Дыра была, и дыра была открыта. Вадим удивился: разница температур очень большая, десятки градусов, должен же быть пар, парить же должно, как зимой у дверей бани. Но не было пара. Вадим посмотрел на мокрые грязные руки. Он сидел словно бы в луже. Земля под задницей была глубоко рыхлая, насыщенная мокрейшим перегноем, бурая вода затопляла вдавлины от ладоней прямо на глазах. Мимо лица что-то прожужжало медленной пулей, Вадим отдёрнул голову. Зрение никак не могло справиться с общей фокусировкой, огромный зелёный солнечный яркий мир сразу валился набок, стоило открыть второй глаз, головокружение оставалось, и очень сильное… В животе громко чавкнуло и во рту стало мерзко, и это обрадовало. Сейчас меня вырвет, подумал Вадим, и станет легче, как на «нейтралке» при первом «поцелуе». Да, да, уже начинает быть легче.