Руки Кэтлин приятно ласкали его кожу. Как давно за ним никто так не ухаживал! Он не хотел, чтобы она так беспокоилась из-за него, но открыть глаза просто не было сил. Да и желания.
Еще немножко, говорил он себе, еще пару минут. Только отдохну чуть-чуть...
Тьма спеленала его, звуки стали тише и глуше, словно его накрыли ватным одеялом.
– Не смей умирать...
Чьи же это слова? Впрочем, нет, слова-то как раз его, но чей же это голос? «Не смей умирать...»
Сериз в его руках была такой теплой. Она не могла умереть, нет, это просто немыслимо. Только не его Сериз. Рыдая, он прижимал ее к себе. Кровь стекала по его рукам. Ее зеленое бальное платье пропиталось красной липкой жижей.
Он никак не мог остановить кровотечение. Он зажал рану в ее животе ладонью, но кровь продолжала сочиться сквозь его пальцы, а она все умоляла и умоляла его не дать ей умереть.
– Мне страшно, Шейн. Держи меня крепче, милый. Прошу... только держи. Не отпускай. Если я умру... если умру, то отправлюсь прямиком в ад. Я не хочу вечно гореть в аду. Не хочу. ..Я так боюсь огня....
– Не смей умирать. Ты не умрешь, слышишь? Черт возьми, я не дам тебе умереть.
– Мне холодно, ирландец. Мне холодно. Если мне холодно, то я ведь еще не в аду?
– Нет, нет, милая, ты не в аду, ты здесь, со мной.
– Держи меня... Держи меня...
Распахнулась дверь, и стало светлее. Заблажила какая-то проститутка, раздался топот ног, в холле послышались приглушенные сердитые голоса:
– О Боже мой!
– Это же Сериз!
– Макенна зарезал ее!
– Кто-нибудь, позовите Толстушку Розу, быстрее!
Сериз вздохнула в его руках. Ее черные влажные глаза распахнулись, и она испуганно посмотрела на Шейна.
– Мой мальчик. Возьми его к себе, Шейн. Заботься о нем, как о сыне. Обещаешь?
– Обещаешь? – спросил Джастис.
Громкие голоса вдруг пропали, спрятавшись до поры в лабиринтах его памяти. Шейн понял, что он в полном сознании, а в голове гудит, как в топке паровоза. Все тело нестерпимо болело.
Мозг отдал команду, горло напряглось, его губы были готовы сказать «Сериз», но не произнесли ни звука. Это слово было давно запретным в его лексиконе. Слишком много боли оно причиняло. Та боль, что он испытывал сейчас, не шла ни в какое сравнение.
Но над мыслями он был не властен. В его голове всплывали образы Сериз. И один из них, тот, что запечатлел ее, когда они впервые увиделись, засел надолго.
В шуме борделя Толстушки Розы она двигалась в ритме испанского фламенко, словно живое воплощение огня и страсти, одетая в красное с черным. Никто не мог назвать это танцем. Она не танцевала, нет – она горела.
Она была богиней страсти. Черные как ночь волосы разметались по плечам. Из-под вуали волос его манили ее блестящие глаза. Все соблазны Содома и Томорры смотрели на него из-под ее ресниц. Ее бронзовое тело было магнитом для него. Он не мог удержаться. Это было выше его сил.
Его бросало в пот от одного взгляда на нее. Вокруг него люди хлопали ей в ладоши и одобрительно кричали, но он не видел и не слышал их. Он неотрывно следил за малейшим поворотом ее головы, движением бедра, за мельканием босых ног и за ее влажными возбуждающими губами.
Она предлагала себя в танце, она дразнила, соблазняла и отказывала в последний момент, затем снова дарила обещания коротким взмахом ресниц, блеском миндалевидных глаз, завлекала вырезом свободного платья, надетого на голое тело...
Ее невинная похоть поразила его, точно молния посреди поля во время грозы. Она украла его сердце... или то, что пониже. Он хотел ее, он желал ее. Он забыл о том, что он женатый человек... забыл о том, кем она была. Все, что он помнил, так это то, что он желал ее. Чего бы это ни стоило.
– Сериз...
– Шейн?
Музыка пропала, и разум его снова окутала тьма. Шейн почувствовал, что падает в бездну, и инстинктивно попытался ухватиться за стройный стан Сериз. Каково же было его изумление, когда он обхватил руками воздух.
– Лежи спокойно.
Нет, это был не шелковый голос Сериз с ее легким обворожительным французским акцентом. И пахло не как от нее... От Сериз всегда пахло терпким ароматом розы, а от этой женщины пахло вереском. Как же так...
– А-а-а! Черт возьми, ты что, пытаешься меня убить? – заорал Шейн, открыв глаза. Резкая боль пронзила его щеку.
Кэтлин склонилась над ним с запятнанным кровью полотенцем.
– С возвращением. – Тон ее был мягким, но глаза источали холод. – Мне не придется зашивать тебе лицо.
Он потрогал шеку и нащупал пальцем поверхностную рану.
– А борода? Что ты сделала, женщина?
– Мне пришлось выбрить волосы вокруг раны, чтобы обработать ее.
Голос ее был холоднее северного сияния. В бреду он позвал другую женщину. Сериз. МатьДжастиса.
Игла ревности больно кольнула Кэтлин в самое сердце. Казалось бы, такая мелочь не должна волновать ее. Но волновала. Она отвернулась и бросила полотенце в тазик с водой. Он не должен видеть ее слез.
Будь ты проклят, Шейн Макенна! Гореть тебе в аду вечным пламенем.
Дура! Какая же она дура! Разве можно было ожидать чего-то другого после того, как они расстались? А ведь он пытался сказать ей правду. Ведь он сказал ей, что он не святой.
В отчаянии она разорвала остаток рубашки на полосы. Как страстно она желала, чтобы ее сестра Морин или хоть кто-нибудь из ее подружек был здесь, в Миссури, рядом с ней! Ей так нужно было родное плечо, чтобы выплакаться и спросить совета! Сейчас рядом с ней не было никого, кому бы она могла доверять. И меньше всего своему мужу.
Как она ни пыталась игнорировать свои подозрения по поводу отношений Шейна и матери Джастиса, это было почти невозможно. Скорее всего она была права. Шейн состоял с Сериз в интимной связи, быть может, даже любил ее. Последнее для нее было страшнее, чем просто акт измены со стороны мужа.
Интересно, сколько раз они предавались греху? Приступы ревности вызывали у нее желание воткнуть ему иглу в сердце или хотя бы выцарапать глаза.
В библейском смысле они с Шейном знали друг друга только единожды. Хотя нет, можно считать, дважды, если учитывать их торопливое прощание перед рассветом в ночь после свадьбы. Она была напугана, а Шейн был смущен. Ей нравилось, как он держал ее в объятиях, и ей было безумно приятно, когда его голая кожа касалась ее обнаженного тела. Хотя сам акт соития был... каким-то неловким.
Раньше она всегда считала, что виной тому ее невинность. Она всегда хотела быть хорошей женой для Шей-на, и она была уверена, что, несмотря на неудачу их первой брачной ночи, со временем все можно исправить.
Ее до глубины души поразило, с каким негодованием она восприняла факт измены Шейна. С другой стороны, разве это факт? Она лишь слышала имя любовницы из уст супруга. Она всегда считала себя практичной женщиной и уж никак не ожидала от своей персоны такой желчности. Но мысль о том, что он попросил ее воспитывать сына своей любовницы, как своего собственного, была для нее настоящей пощечиной.
Черт возьми, он слишком многого от нее хотел. Больше, чем она могла дать.
Шейн сел и свесил ноги с кровати.
– Какого лешего ты обрила половину моего лица?
Джастис попятился к двери.
– Говорил же тебе не делать этого, – сказал он.
Шишка на лбу снова начала кровоточить, и Кэтлин нетерпеливо вздохнула, поджав губы и глядя, как рубиновая капля катится вниз и останавливается над бровью.
– Ну вот, погляди, что ты наделал! Ложись обратно, я обработаю тебе лоб. Наверное, крови было так много, что рана вскрылась.
– Вот еще. За тобой не углядишь, так ты меня и налысо обреешь.
– Раз ты снова грубишь, значит, будешь жить, – спокойно ответила Кэтлин, старательно скрывая свой гнев. Если она сорвется и начнет обличать его в связях с мертвой женщиной, то едва ли это увеличит ее шансы построить нормальную семью. А этого она жаждала больше всего на свете. Она должна проглотить обиду и продолжать жить, как будто не догадываясь о связи своего мужа и матери Джастиса.