Глава 7
— Даже не знаю, с чего начать. — Мария потёрла лоб. — Давай с тебя начнём. Тебя сбила машина, верно?
— Можно и так сказать. — Николаев вздрогнул, припомнив последний сон. — Я был в машине.
— Со всеми так. — Мария налила себе минеральной воды. — Блин, я когда-нибудь сопьюсь. Не давай мне пить, ладно?
— Даже воду?
— Только разбавленную, — она улыбнулась. — И почему кажется, что я тебя давно знаю? Кроме шуток! Ну так вот. Мы все тут попали под машину. Кого-то сбило, кто-то сам был в машине. И вот мы тут, блин. Две-три недели можно жить нормально, а как наступит полнолуние — всё как вчера, понял? Начинается конец света. Главное, дожить до полудня, по Гринвичу.
— А что в полдень?
— В двенадцать часов двенадцать минут двенадцать секунд мир исчезает. Ну, как вчера. А нас всех куда-то ещё переносит, и всё по новой. Две-три недели, и снова конец света. Если держать кого-нибудь за руку, то окажешься где-то рядом с ним. Федя у нас самый головастый — у него остальные подробности.
— Ясно. — Николаев отпил из своего бокала. Не то чтобы стало понятнее, но появилась какая-то опора под ногами.
— Слушай. — Она взяла его за руку. — Будет жутко хреново. Тебе ведь уже снилось, как тебя сбили, да? Снилось?
— Снилось. — Николаев опустил взгляд. Стало тоскливо и неприятно. Мария взяла его за руку.
— Посмотри вокруг, — она обвела всё взглядом. — Этим людям осталось две или три недели. Потом они все умрут, ясно? Или просто исчезнут, или как вчера — жуткая, неприятная смерть. А мы останемся. Мы всегда, блин, остаёмся.
— Хочешь ругаться — ругайся. Я и не такое слышал.
— Да, ты же таксист, — она рассмеялась. — Не похож ты на таксиста. Верь или не верь, тебя сюда занесло надолго. Может, навсегда. Тебе нужно продержаться первую неделю, потом будет легче. Если хочешь, помогу. Но помни, чуть что — сразу в лоб.
— Спасибо, Мария. — он поднял взгляд.
— Маша, — она допила стакан и налила себе из сифона ещё. — Слушай, как в старые времена, сифоны!
— Спасибо, Маша. — ему стало зябко и тревожно, невзирая на жаркий летний день. — Говоришь, первую неделю?
Она покивала.
— Станет легче, привыкнешь. Я уже пятнадцатый год привыкаю. А дядя Гоша тут сорок лет.
— Сколько?! Шутишь?
— Такими вещами не шучу. — Она посмотрела ему в глаза. — Слушай, идём на квартиру. Приведу тебя в порядок. И Кошку твою обустроим, ей тоже дом нужен.
— Проходи, — позвала Мария. — Дверь закрой сам, тут замок не защёлкивается.
Николаев машинально повесил портфель на вешалку. Только если нёс что-то тяжёлое, ставил его на пол.
«Папа? Папа пришёл!»
Голос Дениса — показалось или нет? Если показалось, то настолько явственно, что на секунду стало очевидно: всё, что было до того — дурной сон. Потерял сознание, потом непонятно как приехал из той больницы, и вот он, дом. Сейчас посидеть, вручить сыну игрушку, и рассказать, какая чертовщина примерещилась. Всё, конечно, сыну не расскажет — расскажет Марии. Своей Марии. А сейчас и она выйдет, улыбнётся и скажет, вытирая ладони о фартук, «Ты уже? У нас уже всё готово».
Голова закружилась. И сразу вспомнилось: Даша, выбегает, удивление и радость на её лицеж их троих, с Дашей и Еленой разговоры, а потом — кровь на губах и лице Даши, белые, как восковые, глаза, рёв и шипение. У меня и у них отняли жизнь, подумал Николаев, и злость накатывала — не остановить. Всё отняли. И за что, интересно? Что я такого натворил, чтобы со мной так?
Ему померещился вой и шипение из соседних комнат. Бластер сам собой лёг в руку, вновь оказался тяжёлым — вот эта едва заметная кнопка снимает с предохранителя, а это — выбор режима стрельбы, сейчас — точечный, лучом.
— Сергей? — в прихожую вышла Мария. Эта, здешняя Мария. Она увидела выражение лица Николаева, бластер в его руке. Заглянула в карман своей вновь купленной куртки. Все три диска равномерно светились синим цветом.
— Чёрт, не может быть! Сергей! — Но он смотрел словно сквозь неё. И доносились, смутно вроде, крики с улицы, и звуки выстрелов, и ещё что-то. — Нет! Очнись! Сергей, очнись! Не сейчас! — она вцепилась ему в плечи, тряхнула, а он стоял, глядя насквозь — и такой ненависти она давно не видела ни на чьём лице. Дала ему пощёчину — словно и не заметил.
Она прижала его к себе, и поцеловала.
Николаев очнулся. От слов, но в первую голову — от поцелуя. Его он потом не мог забыть, сколько времени ни проходило, что бы ни случалось. Ушёл гнев, остыла ненависть, ушла обречённость. Были только он и Мария — стояла, прижимала его к себе. Отпустила и отошла сама, прижимая ладонь ко лбу.