Владимир Марченко Этапы большого пути Сатира без юмора
Читателю
Сатирические рассказы, памфлеты, фельетоны, вошедшие в эту книгу, вас не удивят. Знакомые лица, знакомые ситуации. Так мы жили, так жила страна. Хотите улыбнуться, есть желание вспомнить то далёкое время, когда на прилавках не было фруктов, а папиросы курили по талонам. Читатели, выросшие после переворота, найдут много нового, откроют странный мир, в котором не жили.
В двадцатилетнем возрасте начинал работать в районной газете, хозяйка, у которой жил, рассказала, как их подвёз в кино сосед. Он работал на автомобиле с решётками и спецсигналами. Оказавшись в милицейском уазике, мои знакомые, что называется, поплатились за доверчивость. Утром им пришлось объяснять, почему их везли в спецавтомобиле. Так родился первый рассказик. Он будет в книге «М. Ж.».
Иронических зарисовок накопится много. Кое-что публиковалось, а кое-что запрещалось.
Сатира, ирония, сарказм
Альтруист Барматухин
Никита Барматухин за свою тридцатилетнюю жизнь не выкурил ни одной сигареты, не выпил ни одной стопки хмельного. Семья была всем на удивление и, естественно, на зависть. Да, была. Саша и Даша учились хорошо. Аделаида Ивановна, работавшая на фабрике деловых и производственных отходов, впервые опоздала почти на десять минут. Это не осталось без последствий. Товарищи и коллеги собрали профсоюзное собрание, естественно, экстренное. Выбрали, как водится, председателя и секретаря. Барматухина заплакала тихо, как бы про себя.
— Подала заявление я. Моему терпению пришел конец, дорогие коллеги и товарищи. — Сказала Аделаида и заплакала очень горько.
— Что такое? Почему пришёл конец? — зашумели сочувственно рабочие фабрики.
— Дорогие, — начала обиженно говорить через всхлипывания Барматухина. — Нет моих сил. Жизнь превратилась в каторгу. Посмотрите на меня. А я ещё не сильно старая. Я же рабочий халат не снимаю даже ночью. Детям форму три раза перелицовывала.
Пригласили Барматухина. Недалеко работал. На соседней фабрике промышленных отходов. Он быстро пришёл.
— Никита, что у вас случилось в семейной жизни? Как детей травмируешь? Семью свою разваливаешь? Не позволим.
— Ты эти замашки брось.
— Если у него родилась любовь? — сказала с места Света Бутончикова из ОТК.
— Нет, товарищи, любовь должна находиться на территории семьи, а не за её пределами, — встал начальник цеха Толстолобиков.
— Пусть объяснит! Пусть расскажет, чем он семью разваливает.
Барматухин смотрел глазами в лицо жены и дёргал губами при этом. Он пытался понять, что ему нужно объяснить.
— И объясню, — взялся говорить обидно Никита, словно у него нашли мелкий брак. — Я — как на рентгене. Никогда в тени не прохлаждаюсь. Это её дело, так пусть и поступает, но заверяю: Аделаида не понимает сложности текущего момента и сложившейся ситуации…
— Я — не понимаю? Я как раз всё и понимаю. Не хуже некоторых. А ты, Никита Борисович, поступаешь скверно с нами. А так нельзя поступать с теми, кто отдал тебе все силы и всё здоровье…
— Дайте сказать мужу…
— Пусть муж внесёт ясность! Пусть прояснит!
— Прояснять нечего. Моя жена — не чуткая женщина. Её ретроградству нет предела. Её жестокосердие и вас бы поразило, как бронепробивной снаряд большого калибра. Мы прожили много совместных лет и зим, но сейчас, когда весь народ…
— Причём народ? Идол, губастый с острова Пасхи. Истукан каменный! — схватила себя за некрашеные волосы Барматухина, отчего парик, сильно полысевший от страданий женщины, сполз на левое ухо.
— Милые бранятся, чтобы помириться, — сказала Розочкина Агнесса из комсомольского бюро.
— Ты далеко не чуткая, женщина. Тебе чужая боль, как соль в гололёд, как муха, летающая за стеной этой комнаты.
В красном уголке наступила некрасивая тишина. Люди молчали, думая о себе. Ведь они тоже бывают нечуткими. Барматухина села и заговорила жёстко и зло.
— Да. Я терпела много месяцев. А предел есть всему. Тем более, с каждым днём их у него становится всё больше и больше. — Барматухина указала пальцем на мужа. — Он ни с кем не считается. Даже дети для него, как пустой звук. Я его умоляла, просила…
— Не плачьте, дорогая. Это этот коварный изменщик не стоит ваших драгоценных слезинок, — окружили женщины Аделаиду Ивановну плотным сочувствующим кольцом. Мужчины сдержанно молчали, а некоторые с завистью оглаживали взглядами виновника собрания.
— Сколько их у тебя? — сопя, вопросил Толстолобиков.