О полном «равноправии» противоположных начал свидетельствует, например, следующее описание силы. Сила представлена в виде женщины, к груди которой прильнули и «гибельный Нерон и кроткий Будда». Нерон и Будда пьют подобно близнецам. В руках женщины два сосуда; сосуды опрокинуты; из них «и жизнь и смерть текут во все концы». Женщина дохнет – зажигаются венцы звезд; «дохнет еще – слетят, – как листьев груда». Женщина глядит и не видит впереди. Ей совершенно безразлично, поддерживает она жизнь своих детей или губит. В минуту кормления она любит их; отнявши от груди, гонит прочь. «Добро и зло, резвясь, их подбирают, и праздно во вселенную играют»[37],[38].
IX
Кто такое Иван Бунин?
Певец природы – гласит определение его поэтического облика, одинаково распространенное как среди широкой публики, так и в стане критиков. Определение это, само по себе очень мало говорящее, тем не менее устанавливает за Буниным довольно определенное место на русском Парнасе: оно выделяет его из сонма других поэтов, противополагает его лирику лирике, занятой «индивидуальными», «внутренними» переживаниями. И Бунин оказывается, согласно этому определению, писателем, стоящим почти совершенно одиноко. Какое-то удивительное исключение из общего правила! Чем-то слишком незлободневным, архаическим, а потому мало интересным и бледным рисуется массам читателей его фигура – как художника. Странным кажется, что его произведения печатаются под одной обложкой, вместе с плодами творчества современных «властителей дум». За Буниным склонны отрицать наличность какого бы то ни было таланта. Подобная оценка весьма поверхностна. Глубоко ошибочна, на наш взгляд, тенденция, проводить демаркационную линию между Буниным и его собратиями по перу. Бунин связан самыми тесными интимными узами с «новым» направлением поэзии, о котором у нас все время шла речь. Его лирика – одно из звеньев цепи поэтической «эволюции», начавшей развертываться со времен Надсона. Именно в связи со школой рассмотренных нами лириков, как представителя означенной школы, следует характеризовать Бунина. Разница между ним и более ранними проповедниками «новых» мотивов заключается лишь в оттенках, которыми эти мотивы выражены.
Перед нами, прежде всего, поэт, воспевающий великую ценность «страдания». Но его «страданье» пережил» ряд этапов, сильно обесцветилось и посерело. Оно находится в ближайшем родстве с той формой «культа страданий», какую мы встретили у Минского. Но по пути, предуказанном автором «Белых ночей», И. Бунин сделал еще несколько дальнейших шагов. И первоначальная яркость и острота «страдальческих» переживаний превратилась у него в ощущения, настолько некрасочные, тихие, спокойные, что читатель легко мог не остановиться с должным вниманием на основных напевах бунинского творчества, просмотреть их, умалить роль бунинской «печали».
Займемся доказательством нашей оценки поэта.
Это – своего рода программное стихотворение. Намечается несомненная позиция «страдальческого» profession de foi. Правда, в данном случае Бунин пользуется не вполне обычной для него терминологией: здесь фигурируют «своды тюрьмы», «черная бездна», «тесная пропасть» – аксессуары, обычные для поэтов, говорящих о «героических страданиях»; сами «страдания» названы гордыми. Все это для Бунина гиперболы, взятые напрокат из старых поэтических лексиконов. Пусть так: нам важна общая постановка темы. И уже в связи с этой постановкой характерным оказывается самый факт совершенного Буниным заимствования.
Тюрьма делает песни звучней. Бездна дает возможность видеть звезды. Сумрак таит в себе свет. Ущелье оттеняет чистоту небесной лазури. Вот ряд образных выражений столь знакомого нам тина. Но этого мало. Поэт прямо квалифицирует страдания источником «радости» и слагает им дифирамб. «Привет вам, гордые страданья, среди ее холодной тьмы!» Это уже форменный культ «страдальческого» начала. И если Бунин в рамках цитируемого стихотворения отступил, повторяем, от своей обычной фразеологии, отступление это говорит только об одном: поэт совершил заимствования не из такого архива прошлого, который был бы ему совершенно чуждым; заимствования его не плод капризной фантазии; делая их, новейший лирик лишь облачался в доспехи своей родной старины, лишь подчеркивал свою родословную.
38
После этого следует разбор Шулятиковьгм творчества Голенищева-Кутузова, опущенного в нашем издании. Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич – поэт, последователь «чистого искусства». Характер его стихотворений лирико-субъективный. Излюбленный мотив – стремление к грусти, покою, смерти. Печатались стихотворения Г.-К. в журналах «Русский Вестник», «Русская Мысль», «Вестник Европы» и др. Стихи успехом не пользовались. В стихотворениях Голенищева-Кутузова Шулятиков отмечает, как у предыдущих поэтов, «культ страданий» и игру сливающихся противоположностей». В творчестве Г.-К. мелкому страданию противостоит страдание героическое, будничной борьбе – нирвана.