Часто я думала: чем он берет? Песня эта вроде простая, всем известная. Певали ее и мы. Конешно, думала я, — берет он допрежь всего душой. Тут понять надобно: старший брат Иван вместо отца ему был, среднего жалко, а месяц перед тем, или того менее, ушел на фронт сердечный друг Артема — Федька Красов. Уж вот-то друзья были. Редко кто видел их порознь — всегда вместе. И то сказать — вырастали они тоже вместе: «Аль на друга, аль на брата меня своего…» — поет он, а у меня в глазах и Федор и Иван стоят. Все это можно было понять. Его тоску и печаль по ним, а вот как он умел на одной ноте делать такие переливы, от чего было и невыносимо тоскливо, и до боли радостно на сердце, — не знаю. В песне-то я маненько разбираюсь, а не могла переносить его этого: и-и-и-о-е-е-го-о-о… — всегда плакала.
Прасковья умолкла, украдкой смахнула слезу, посмотрела на курей.
— И что же потом?
— Через месяц-полтора пришла бумага: Федор пропал без вести. А вскоре и на Максима похоронку получили, и на Ивана вслед. Осунулся Артем, весь в себя ушел. И с тех пор никто его голоса больше не слышал. Убила война в нем песню. Избавь боже, чтобы ему об этом сказать, напомнить о песне. Страшнее быка разъяренного становится человек. Ходит, взгляд в землю и чуть слышно гудит себе под нос, но так, чтобы никто не услышал, а чтобы спеть, как бывало раньше, — никогда!..
Хозяйка поднялась, а студент спросил:
— Где этот Артем и сколько ему лет?
— На ферме он, а годов ему — пятьдесят.
Пошла вторая неделя со дня приезда Анатолия Прасолова в Елань. Сельская жизнь ему нравилась. Вставал он рано. Сразу же бежал под умывальник. Освежившись холодной водой и выпив кружку молока, брал удилище и торопился через огороды по росной траве к затону речки Осорьги, где по утрам хорошо ловилась плотва, и охотно брались на червя небольшие, по довольно прожорливые полосатые окуни. Возвращался он к завтраку в девятом часу. Тут же готовилась уха. После завтрака Прасолов, как правило, уходил в леваду или в поле, а то и отправлялся в лес, что виднелся на возвышенности в полутора-двух километрах от села, вооружившись фотоаппаратом и неизменным блокнотом. Студента интересовало все ранее им не изведанное: незнакомое для него растение, птицы, насекомые, просто интересные виды. Ему посчастливилось сделать несколько оригинальных видовых снимков. Особенно гордился он редкой ныне красивой птицей, которую удалось сфотографировать над водой, что здесь именуют ее ласково — ивашка. (После Анатолий узнал, что это был зимородок.) Вот уж который день он, правда, тщетно пока, охотился за иволгой, что обитала в густых зарослях черноклена прямо за огородами. Осторожная птица никак не попадала на глаза, и, как утверждали в селе, ее редко кто видел.
Как ни занимательно было Анатолию изучать окрестные места Елани, он постоянно ловил себя на мысли, что ждет вечера. Именно вечером, когда все возвращаются с полей, можно было встретиться с интересующим тебя человеком, услышать песню. Правда, прошедшая неделя его не только ничем не порадовала — разочаровала. Дважды услышал он, как пели женщины, ехавшие на грузовике. Песня малознакомая, видимо старинная, но разве расслышишь голоса, когда машина вихрем проносится мимо?..
Прасковья неохотно рассказывала о себе, да ей было и некогда. К Артему Набатову он подступиться все еще не решался. Единственное, на что Анатолий возлагал надежды, — на эти самые вечера, когда у сельского клуба собиралась молодежь. Но первый же такой вечер не только обескуражил, но и наводил на грустные мысли, что не так-то просто будет записать малоизвестную песню, редкую частушку или народное предание.
Случилось это на другой день его приезда. Анатолий вернулся с речки, когда солнце еще висело на добрую сажень от кромки желтеющих полей. Прасковьи дома не было. Он не спеша переоделся, повязал лучший свой галстук и посмотрел на себя в косяк зеркала, расколотого с угла на угол. Потом с минуту о чем-то раздумывая, долго смотрел в окно, наконец снял пиджак и галстук. Действительно, на улице было слишком тепло, да оно и проще было.
В центре села, где он мельком бывал в прошлый приезд, мало что изменилось. Так же возвышенно и красиво стояли здания сельского Совета и почты; магазины — продовольственный и промтоварный — были еще открыты; клуб, стоящий особняком, пестрел рекламами и огромным стендом, на котором красовались цифры, графики, портреты лучших людей села.
Прасолов зашел в один магазин и другой, побывал на почте и в библиотеке, расположенной тут же в здании сельского Совета. Вышел на улицу, когда к клубу с разных сторон тянулись нарядные парни и девчата, а из распахнутых окон фойе доносились надрывные стенания неведомого детины, который хриплым, до дикости грубым голосом восклицал: