А вот и он сам, Иван Антонович, видимо заметив во дворе гостей, вышел на крыльцо почему-то без рубахи и в резиновых сапогах. Прасолов чувствовал, что хозяин его узнал, но виду не подал, и трудно было определить, огорчен или нет он очередным приходом гостей. Лицо Корабелова было, как всегда, спокойным и без улыбки на сухих тонких губах.
По крепкому пожатию руки Анатолий почувствовал, что Корабелов на этот раз относится к нему с несколько большим расположением. По крайней мере, ему так показалось.
Николай Наветный чувствовал здесь себя как дома. Да и как иначе: жили они с Иваном Антоновичем, считай, по соседству. Кроме того, Корабелов доводился ему далеким родственником. Родственная нить, правда, давно затерялась, и никто толком не мог назвать степень этого родства, тем не менее все это не мешало им называться как дядя и племянник. И еще одно, что давало право Николаю держаться по-хозяйски, — это приглашение Ивана Антоновича. Вот потому-то Наветный и приступил сразу к делу:
— Ну, где твой зверь?
— В сарае.
— Что так рано, в зиму бы колоть надо?..
— Толку никакого, — пояснил хозяин. — Видно, что-то у него не в порядке. Другого взяли: вон в кухне. Что ж теперь, двоих держать?
— Ладно, — сдвинул на лоб кепку Николай, — давай нож, пошли.
— Только ты сам, — взмолился Антоныч, — я не могу, жалко…
— Может, я, — нерешительно предложил Анатолий.
— Ладно, сам, — взглянул на Прасолова тот, пробуя на ногте лезвие ножа.
— Во, черт, — ворчал Корабелов, когда Наветный ушел в сарай, — чистый разбойник. А я не могу.
— Сюда! — раздался голос из-за погреба через три-четыре минуты.
Иван Антонович и Прасолов сошли с крыльца и увидели длинное тело борова и склонившегося над ним Наветного. Боров все еще слабо подрыгивал задней ногой.
— Готов, — распрямился Николай, вытирая соломой окровавленный нож.
Прошло более часа. За это время Иван Антонович и Николай опалили соломой тушу, разделали ее и сняли сало. Снесли в сени и разложили куски на разостланные газеты. В большом эмалированном тазу оставалось осердье.
Вернулась с работы Даша, жена Ивана Антоновича, — небольшая беленькая женщина, с овсяными волосами и тонким переливчатым голосом, который так и звенел во дворе. Она тут же, помыв руки, включилась было в дело. Но Иван Антонович сказал:
— Даша, готовь печенку, мы тут и сами управимся, иди готовь.
Еще через полчаса сидели за столом с дымящейся на сковородке печенкой и миской соленых помидоров.
— Даша, садись.
— Сейчас, сейчас, — звенела та, снимая с плитки чугунок с картошкой.
— Ну, что ж, со свежатиной, — Николай поднял рюмку рябиновой настойки.
— Будем.
— Э-э, ты что ж, студент, — укоризненно заметил Наветный, когда было налито по второй и Анатолий не выпил.
— Не могу.
Иван Антонович с Николаем выпили еще и еще. Анатолий пил терновый квас и похваливал помидоры. Прасолов ждал случая, когда разговор можно будет перевести на песню, на гармонь, но он подвернулся сам по себе, да таким неожиданным образом, что студент не усидел на месте.
— Спасибо, помог управиться, — причитала хозяйка. — Да как вы скоро так?
— Калиничева школа, — заметил Наветный.
— Он разве умелец? — поднял светлую бровь Иван Антонович.
— Ну как же. В селе, пожалуй, нас только двое таких, — довольно улыбнулся Николай. — Раз как-то ударили по рукам: кто быстрее.
— И как?
— Верх взял он, — вздохнул Наветный. — Зато я его на песне выставил.
— Когда? — Корабелов ближе подвинулся к гостю.
Анатолий оживился, тоже слегка придвинулся с табуреткой к столу, осторожно положил на стол вилку.
— Тогда же. — Наветный взял с колен полотенце, вытер руки и, чему-то улыбаясь, смотрел на Ивана Антоновича мягкими, как весенняя вода, голубыми глазами. — Ударили об заклад, ну я его на первом голосе и обошел.
— У тебя же баритон. И брал первым? — удивился Корабелов.