Особое же, ревностное отношение у дядюшки Кирасира было к сводкам соревнования, которые публиковала районная газета в дни посевной и уборочной страды. Тут, ежели он видел свою «Зарю коммунизма» в числе отстающих, а не первых, — разражался бурей. Происходило это примерно так.
Кирасир в ярости бросал газету на пол, воздевал руки вверх и, потрясая ими, восклицал: «Как же это так?.. Гаврильские вышли вперед наших. Гаврильцы-поросятники, которые спокон веку чай вприглядку, а не с сахаром пили, — впереди! Да им то, им что из полону да поселившимся по Дону греблю только дырявыми штанами гатить, а они на пахоте первые».
Пантелеевна в такие минуты старалась ускользнуть из комнаты, и горе тому, кто попадал под горячую руку Кирасира: «Как это понимать, что Гаврильские победили наших? — требовал он объяснения у растерявшегося посетителя или у прохожего, кому доводилось в эти минуты идти мимо кирасировского двора. — Да они, гаврильцы, сроду ни пахать, ни сеять не умели, только и знали, что раков в плесах ловить, да рыбой промышлять. Я-то знаю…» И поехал и понес…
В тот день Аким Герасимович с особым нетерпением ждал возвращения с работы младшего сына Ивана. Уж он с ним поговорит. Как же — механизатор, от кого же, как не от него, зависит: быть «Заре коммунизма» в передовых или в числе отстающих. Уж он поговорит…
Так сложилось, что двое старших сыновей Кирасира не прижились на отчей земле. Самый старший — Петр служил на Дальнем Востоке, средний — Николай летал на реактивных самолетах. Переживал отец, особенно первое время, за то, что старшие сыновья не пошли хлеборобским путем, изменили крестьянской заповеди любить и беречь землю. А со временем вроде бы и привык. Свыкся с этой мыслью. Да и то сказать, кроме младшего сына — еще две дочери жили тут же на дедовских землях. Растили своих детей — внуков Кирасира, которые, кто знает, может быть, умножат собою хлеборобскую династию Гончаров?
А ежели рассудить, так и старшими гордиться нужно. Оно, конечно бы, лучше было, если б находились они при отцовском дворе, вели бы хозяйства свои и приумножали хлебопашеское дело. Однако и воины нужны, и авиаторы необходимы. Это он даже в газете однажды вычитал. Так было и напечатано, как будто про Петра и Николая:
«Бдительно охраняет воин границу, зорко следит за небом летчик, не дремлет в морском дозоре матрос, а это значит, мирный труд рабочего, горячая страда пахаря в надежных руках».
«Ты гляди, мать, — сказал тогда Аким Герасимович, — это прямо про наших ребят никак сказано…» И гордость обуяла тогда старика. Как же: один — орел, летчик, другой — тоже, офицер, майор. Звание немалое.
Волнуемый воспоминаниями, дядюшка Кирасир почувствовал, что устал, и прилег на диван. Хозяйка, не слыша привычного его бормотанья, заглянула в горницу. Увидев, что хозяин лежит, крикнула на ухо:
— Лез бы ты на печь!
Старик отрицательно замотал татарской бородкой: «Не хочу на печь».
В это время вбежал внук-шестиклассник. Бросил на скамью портфель, не снимая ботинок, проскочил в комнату и включил телевизор.
— Хоккей! — объявил он опешившей бабке.
— Ты что же, пострел, не раздеваясь?
— Наши с чехами!..
— Пообедал хотя бы…
— Харламов! Харламов! Гол!! — заорал вдруг мальчишка, увидев, как хоккеист с ходу, на большой скорости провел и забил в ворота шайбу.
Дед с живым интересом наблюдал за внуком и телевизором, хотя и не совсем понимал, что именно происходит на экране. Он любил смотреть телепередачи, но многое, как и эта игра, для него была не совсем понятна. Диктора он не слышал, да и кадры менялись слишком быстро — не успеешь толком и рассмотреть. А тут еще игра эта какая-то ненормальная. В футболе — там хоть мяч видишь, а тут шайбу эту днем с огнем и то не разглядишь. Снуют вокруг нее, как речные блохи вокруг куги.
Сын заявился, когда счет был четыре — два в пользу наших и внук ликовал вовсю. Закончился матч со счетом: пять — два.
— Наши победили! Наши победили! — без умолку кричал мальчуган, прыгая вокруг отца, который умывался после работы.
— Наша, брат, всегда берет, — подтвердил Иван.
— Ваша берет, — с сердцем в голосе произнес Кирасир, расслышав его возглас. — А это чья берет? — спросил он, подавая газету.