— Быть может, от того, что это фильм, грабители так и оплошали. Это ужасно глупо!
— Да от чего же?!
— Это же элемен-тарно! — Саша с трудом выговорила излюбленную фразу. — Зачем им водитель?
— Запасной вариант.
Парировал отец.
— Лишние свидетели. Надо было доработать до идеала один из вариантов, а не бросаться сразу обоими. Ведь запустить газ через водителя в машину, а после вскрыть, отключить камеры — отличное дело! Или то, что грабители изначально делали — техническая задержка, представились инкассаторам охраной, присланной им на подмогу, и уже внутри совершили ограбление. У грабителей было полное обмундирование, как вы, синьор, говорите, но отчего он вдруг стали на улице палить?
— Они же просто люди, могли испугаться.
— Зачем тогда грабить инкассаторскую машину, если поджилки трясутся?
— Главному герои нужны были деньги, срочно, не для себя, для родных…
— Это никогда не может быть оправданием для нечеловеческого поступка. Ведь какие последствия действия грабителей могут нести для остальных людей. Но фильм не об этом!
— А какие же ещё ты нашла промашки? — Неожиданно заинтересовался Андрес, придвинувшись ближе к Саше.
То, что сейчас происходило, очень напоминало на урок, на котором Саша преподаватель, а мы — нерадивые ученики.
— Бандиты очень ленивые. Инкассаторские машины собраны по новым чертежам, их стены прочнее, однако, если найти что-то лучше короткоствольного оружия, то пробить их очень легко. Самое уязвимое у машин место — дно.
— Откуда тебе это знать?
Саша наклонила голову, взглянув на меня, и виновато почесала нос.
— У одного друга, он живёт на этом Этаже, отец инженер. Он как-то заходил в гости и рассказывал нам о машинах, в том числе и инкассаторских.
Неожиданно было осознать, что у Саши за дверью моей палаты есть ещё одна жизнь. Она также ходит в гости, рассказывает кому-то истории, быть может, встречает Ночь, которая сбывается. Помимо меня есть кто-то ещё, некий сын инженера, которого она навещает, и о котором вспоминает с улыбкой. Принимать это не хотелось, хоть я и понимал, что отношение моё к происходящей ситуации неправильное.
— Больше претензий к грабителям нет?
— Ну, как тебе сказать…
— Саш…
— Андрес, просто режиссёр у фильма ужасный! — Девочка не сдержала возмущения, заёрзав, и подавшись вперёд. — При попытке, только попытке, ограбления, срабатывает белый маячок, и очень странно, что грабителей не поймали. И если бы инкассаторы собирали не просто деньги из магазинов, а они везли много-много денег, то в чемоданчике, в котором они их держали, взорвалась красящаяся таблетка, которая бы испортила все деньги.
Отец был ошарашен. Брат смотрел с живым интересом на ребёнка, и не скрывал во взгляде восхищения.
Я не выдержал и громко расхохотался. Как никогда, я был доволен моей англичанкой. Мне было дано узнать её лучше, чем кому бы то ни было ещё. И я этим горжусь, мне довелось застать те дни, в которые Саша только поднималась на ноги, расцветала. Возможно, те, кто рос с Александром Македонским, Бетховеном, Сальвадором Дали, ощущали то же, что и я в тот момент: гордость, довольство и небывалое счастье от того, с кем я нахожусь. Я считаю, то, что нам довелось встретиться — величайшая редкость. Не каждый может сказать, после прожитого жизненного пути, что встретил великого человека. Мне же довелось пережить эту встречу. И я благодарю судьбу за болезнь, за то, что она привела именно в старую больницу, что пронесло мимо Цветника, и главный врач определил меня в Общежитие и как-то раз я открыл глаза — и увидел.
Не скажу, что это чувство счастья всё время находилось во мне. Сейчас даже стыдно за того себя, что я помню в юношеские годы. Что называется — не ценил той удачи, пришедшей ко мне в виде больного ангела. То и дело, оставаясь в одиночестве, впадал в никому не нужную, даже мне самому, меланхолию. Бесконечные часы занимался тем, что жалел себя, предполагал худшее в будущем, представлял лишь тьму или смерть. Даже специально, наверное, постоянно отворачивался от светлого, привыкая видеть безнадёжность.
Мне приходилось плакать. Реветь, подобно девчонке, уткнувшись носом в подушку. В итоге она была насквозь сырая, а меня дырявила презрительным взглядом старая, и с некоторых пор довольно упитанная, ворона по имени Бонни. Саша уверяла, что птица весьма мудрая, несмотря на порой её довольно наглое поведение.
И, пожалуй, она была единственным, да и то невольным, свидетелем моих слёз. Моей глупой и бессмысленной слабости.
На этаже выше жили те, кто умирает. А я об этом не думал, боясь только за себя. Даже не за то, выживу или умру, нет! За то, что я останусь калекой, не смогу больше бегать или хотя бы ходить, не исполню свои мечты. Я боролся за ноги. В это время в Могильнике дети боролись за то, чтобы утром сделать вдох и прожить ещё один день. Каждый равен последнему.
Дед, когда мне было ещё лет шесть-семь, в те годы я как раз заболел, любил петь песню своей юности. Прощай, красавица! Кричали в ней партизаны. Прощались навеки, наверняка зная о своей скорой гибели. И рассказывали о своей могиле, там, где солнце касается земли ранними лучами. Песня была памятью о партизанах, что за свободу храбро пали на итальянской земле в годы войны.
Дед пытался научить меня с её помощью смелости и отваги. Показывая героические поступки молодых и старых мужчин прошлого, он пытался примирить меня с настоящим, и объяснить, что нужно бороться до последнего часа, даже не имея ни малейшего шанса на успех.
Он умер, а песня осталась. Мы с братом часто напевали её втайне от папы, который её на дух не переносил. Прощай, красавица! И расцветёт алый цветок на могиле…
В те годы, когда мне было пятнадцать, я позабыл о том, о чём учил меня дед. Не сдаваться.
И я сдался.
Так интересно было думать о самоубийстве. Представить, что вот, один миг — и я навеки исчезну. И тогда стану им всем нужен. Меня будут помнить родные, да, возможно, заплачет брат и отец. Но что дальше? Ведь меня это нисколько не коснётся. Я верил в небеса и огненную пучину. Куда попадёт душа самоубийцы? Не догадывался. Но неизменно верил в лучшее, ведь мы не можем знать наверняка.
Нужен лишь способ.
Повеситься? Сразу отпадает. Поднять на себя нож — сил не хватит. А вот переборщить со снотворным, вариант более чем идеальный. Заснул, и уже не открыл глаза. Навсегда свободен от безысходности. От отчаяния. От одиночества. Свободен, подобен орлу, парящему под облаками. Не знаешь страха.
Мой ангел пришёл неожиданно, уже тогда, когда я набрался смелости, и высыпал в ладонь белую пригоршню таблеток, собираясь выпить их залпом.
Саша накрыла своею ладонью мою и слегка сжала.
— Серхио, но зачем?
В глазах искрило непонимание.
— Что зачем?
— Серхио, что ты хотел сделать?
Я никогда не говорил этого вслух. Боялся ли или стеснялся. Не знаю. Но она просила ответа, несмотря на то, что прекрасно знала, что чуть не произошло. В синеве плескалось сожаление и глубокая печаль.
— Убить себя. Закончить эту жизнь навеки. Нет, не спрашивай, отчего! Моя жизнь бесцельна, совершенно бесполезна. Для родных я только обуза. Ведь прекрасно известно, сколько стоит моё лечение, и как тяжело отцу доставать эту огромную сумму. Он пашет как проклятый, чтоб мои кости отвердели, а не звенели, подобно хрусталю, при каждом движении. Да, то и дело я могу ходить, происходят улучшения. Но вот и всё, после вновь возвращается болезнь в мой организм. Это бессмысленно! Вся моя жизнь полная бессмыслица. И разве самоубийство не лучший выход в моём положении?
— Лишить себя жизни… Знаешь, это неправильные слова. Не себя, ты умираешь — и всё, ты в броне, ведь тебе больше не придётся страдать. Лишаешь жизни ты близких. Тебе жалеть о ней больше не придётся. Представь только, с твоей смертью обрываются их жизни. Твоя смерть — это величайшее испытание для твоего отца и брата. Вспомни себя, что тебе пришлось чувствовать, когда умерла мама? Твоя жизнь тебе не принадлежит, Серхио. Запомни это. Неужели ты нас нисколько не любишь? Ведь что произойдёт с твоим отцом? А с Андресом? Он ведь безумно любит тебя, своего маленького братишку. А как же я? Не смей покушаться на свою жизнь. Ты только начинаешь жить. Ты не имеешь права.