Вздохнув, она быстро провела рукой по карте. И указала на город в Германии.
— Берлин. Первая твоя остановка. Запомни и береги. Намного сильнее остальных он, но и слаб. Видишь, вокруг него крутятся две реки: Эльба и Орёл. Он может умереть из-за себя, но за других. Ты его любишь.
Она говорила медленно, уставившись в город на карте. Задумчиво, будто читая по книге.
— Любить? Город? Я никогда особо не рвался в Германию.
— Не отвлекай! Жалеть будешь через много лет.
Недовольно шикнув, она оторвала на мгновение взгляд от карты. И чуть прищурившись, вновь посмотрела на страны и материки. Сосредоточилась так сильно, что высунула кончик языка от напряжения. Тень от маленькой ладони вновь легла на карту.
— Смотри, если бежать вверх от Берлина и вот, повернуть неожиданно чуть в сторону, то можно наткнуться на Стокгольм, холодный и загадочный городок, где живёт Карлсон… В принципе она и сама появится неожиданно.
— Он. Стокгольм — это он, город.
— Всё возможно.
Саша улыбнулась той фирменной улыбочкой, и вновь пришла в голову мысль, что я в этом мире абсолютно ничего не понимаю.
— Смотри, по одну сторону от Стокгольма лежит Осло, он очень холодный изнутри город, и прямо у Северного моря. А с другой стороны, гляди, Стокгольма, раз и два, всего два моих пальца и вот, уже Хельсинки! Он словно разрезает страну напополам.
Наш кораблик покачивался на волнах Балтийского океана из стороны в сторону. Было прохладно, но веяло шёпотом сказки, голос мягок и обволакивает теплотой яркого мёда. Мы готовы плыть дальше, куда бы нас ни занесло, и наша сказка точно не захочет заканчиваться.
— Наклонись чуть-чуть, да, вот так. — Саша зашептала мне на ухо, пальцем указывая направление. — Гляди, Хельсинки стоит на параллели, и от нее, если считать, под углом семьдесят градусов, стоит Москва. Вокруг неё бегают две реки, два продолжения. А в совершенно другой стороне, далеко-далеко, так, подвинься чутка, да, вот тут, в Штатах, стоит Денвер. Знаешь, эти два города так далеко друг от друга, но связь нерушима. В Денвере жарко. Но не внешним огнём, а внутренним! Он полыхает, танцует, поёт! Он не подведёт, он добр.
Саша призадумалась. Синие глаза заволокла паутинка. Она сейчас далеко. А мне было страшно вздохнуть. Я плохо понимал, что происходит, подобного ни разу не происходило, и больше всего происходящее напоминало предсказания. Однако, не думаю, что сам ребёнок мог объяснить слова. Она просто вела меня по миру, и я пытался удержать в памяти города.
— Поплыли дальше! Ой, нет, чуть назад! В Африку! — Очнулась лишь в тот миг, как упал с ноги тапочек. — Там жарко, там прекрасно, там ярко. Найроби. Город сидит на востоке, кажется грозным, но на самом деле тёплый, душевный. Очень нравится. Дорожи. И готовься расстаться. Но ты нигде не увидишь больше так много красок.
Она не хотела грустить и вновь кинулась в путь по карте, перерезав солёные воды.
— Это Токио. Знаешь, Тихий океан редко соблюдает штиль. — Фыркнув, она подлезла под руку и выползла на другом краю карты. — А это Рио де Жанейро! Сколько там песен, и кажется, будто вечно молодой. Но он далеко от всех, не готов принять остальной мир. Город красок и карнавала. Точно такой же Палермо! Вот он, смотри. Только он какой-то не такой, хм, нестандартный. Он в самом низу страны, хах, вверх ногами.
Она рассеяно пробежалась взглядом по карте, прислонившись к моей руке. По её телу пробежала короткая дрожь, она устала. Но упорно указывала на города. Ухватив мою ладонь, она потянулась к Португалии, и уже мой палец застыл в точке города.
— Лиссабон. Как ни странно, ты её полюбишь. Город одинок, видишь, только он отмечен в стране. Я не одобряю твой выбор, но не мне решать. Знаешь, если ты решишь с ними объединиться, то назад пути уже не будет.
— Но что это?
— Даже не знаю.
Голос задумчивый, словно на это раз она и правда не знала, что говорила. А синий взгляд кричит о неожиданно навалившейся усталости. Она подняла голову навстречу майскому солнцу, тёплые, с каждым днем, становящиеся всё сильнее, лучи, касались детских щёк, согревая. Создавая некое подобие румянца.
Очень осторожно поднявшись, и, опираясь на спинку кровати, я подал девочке руку.
— Он очень красивый. И очень старый.
Саша, прислонившись лбом к стеклу, не отводила взгляда от могучего тополя, росшего посреди больничного двора. Вокруг всё пространство было усеяно его мягким пухом. Он казался белоснежным и словно снеговые перины, как в январе, заново накрыли наш маленький мир до кованых ворот.
— Когда-нибудь я бы хотела забраться на его верхушку. Уверена, оттуда видна вся Испания! Точно, точно. Я бы установила там воробьиное гнездо, как у пиратского корабля и смотрела, смотрела вдаль. — Девочка прижалась ладонями к окну, и пристально наблюдала за тёплыми небесами, теряющихся в кроне тополя. Слабая улыбка застыла на болезненном лице, но, несмотря на накинувшуюся на неё слабость, синие глаза сияли ярче, чем всегда. Они наполнились глубиной тех самых небес, слившись в единое целое. А может, она забрала у них частицу? Или наоборот. — Серхио, прости меня, но я не уверена, что смогу в точности исполнить своё обещание.
Это еле слышно. Шёпотом. Не находись я с ней плечом к плечу, то и не расслышал. Но негромкие слова чётко прозвучали в моей голове. В тот день и на следующий, ничего не спрашивал, не уточнял. Хотелось, возможно, верить в эту сказку, немыслимую и сверхъестественную.
«Первого июня я провожу тебя до ворот больницы».
Может, и правда нет той удивительной силы? Она поднимет меня с постели и я не почувствую боли, смогу промчаться по коридорам больницы, а за мной будет ехать, горланя песни, Энрике на своей коляске. Сколько раз я представлял эту картину. Но её слова… Словно в какой-то миг забрали воздух, выбили из лёгких жизнь и развеяли по ветру.
Но, что хуже всего, я перестал в неё верить. Мой маленький английский ангел потерял белоснежное оперение и больше не помогал мне летать. То и дело я протирал очки, но оставался слеп. Свет уходил вместе с надеждой за считанные секунды, ниспадая звёздными песчинками. Её глаза… Словно пустые зеркала, в них я не видел отраженья. Только не теперь.
То и дело я повторял свою маленькую мантру, уже, собственно, и, не веря в неё:
Ангел.
Июнь.
Свобода.
— Слушай, а Саша умеет предсказывать?
— На какой срок? — Оживился Энрике, прервав процесс принятия солнечных ванн. К лету его лицо полностью оказалось усыпано маленькими веснушками, и несмотря на своё природное отторжение солнца, упорно пытался загорать. Ведь конец мая в этом году был очень жаркий.
— Ну, наверное, на несколько лет вперёд.
— Сомневаюсь. Она же не ведьма. — Тут на хитром лице друга отразилась растерянность. — Наверное.
— Просто она недавно говорила очень странные вещи. Я ничего не понял, а она, как всегда, не стала ничего объяснять! Как будто и так всё понятно. Хотя на самом деле ничего не было ясно! Какие-то города, любовь, выбор. Полная чушь. И ещё она постоянно улыбается. Всегда. Ну-у, не всегда, но большую часть времени. Это точно!
Возмущённо запыхтев, я замолчал, понимая, что ничего не понимаю. Состояние отвратительное, но ничего больше я не был в силах сделать.
— Серхио, друг мой. — Энрике полностью обмяк в коляске, готовясь к явно трудному монологу. — Я иногда удивляюсь, как ты проснулся в Ночь, которая случается. Ты словно и не чувствуешь. И за этот год ты, как оказалось, толком ничему и не научился. Ты забываешь правила. Тем более, практически полностью игнорируешь главное — радуйся. Ты подвергаешь сомнению слова Вожака и вообще его самого. Нельзя нарушать правила. Не будь ты под опекой Саши и не испытывай я к тебе симпатию, бесспорно, ты бы был наказан. Но — радуйся.
С этими словами парень гордо выехал из палаты, оставив меня на койке в полной растерянности. Я чувствовал его обиду. Она буквально впиталась в воздух палаты. А я не знал, как быть дальше. Испугался до дрожи. Захлёбываясь, ревел. Ведь я осознал, насколько груб был, и что именно, значили мои слова. Я не верил в Вожака. Я не верил ей.