— А в Цветник я не люблю ходить. Там как-то всё не по настоящему, словно, знаешь, искусственное. Будто пластиковые цветы! Вроде красивые, но в руки брать не хочется, неприятно. Там ребята более мёртвые, чем в нашем Могильнике! Пластилиновые. И глаза у них заплывшие, такие мутные, как у рыб. Мне ребята в Палермо показывали больших таких рыбёшек с глазищами! Они знаешь, какие скользкие, если в них потыкать. Вот и дети из Цветника такие же, знаешь, некоторые вообще ничего не замечают, другие гонят, а кто-то смотрит на тебя так грустненько, сочувствующе. Это не очень приятно, ведь это я должна им сочувствовать, что они с первого этажа. На первом этаже живут простые больные, там никто надолго не задерживается. Их лечат за две недели и выпускают домой. Интересно, а почем нас не могут так быстро вылечить, ведь мы все одинаковые. Серхио, а у тебя есть дом?
Саша с любопытством посмотрела мне в глаза, чуть наклонившись вперёд. В этот раз я решил не врать.
— Это хорошо, я рада, что он у тебя есть.
— Почему ты всегда рада?
Не сдержался, ведь немыслимо быть постоянно, в этих стенах, настолько довольным, и искренне счастливым. К тому же пятилетнему ребёнку.
— О, это одно из правил Трёх Этажей! Кстати, дети из Цветника их не соблюдают, и от этого они мне тоже не очень нравятся. Нехорошо это, неправильно.
О правилах в больнице Саша рассказывала один единственный раз, но, несмотря на это, они накрепко врезались в моей памяти, и зачастую, сомневаясь на жизненном пути, они помогали мне сделать правильный выбор. К сожалению, я не всегда придерживался этих правил, передаваемые мне голосом ребёнка, и не раз после я жалел, что не прислушался.
— Правила простые, их очень легко запомнить.
Девочка передвинулась, неуклюже заползав по койке, и приблизилась вплотную ко мне. Несколько раз, громко шмыгнув сопливым носом, заёрзала на одном месте, с требовательным любопытством рассматривая моё лицо. И, не удержавшись, протянула руку к переносице.
— Можно?
На выдохе прошептала она, с требовательным любопытством прикасаясь к очкам. И только услышав короткое «да», она, слегка дрожащими от волнения руками, ухватившись за дужки очков, скрывавшиеся за покрытыми кучерявыми волосами ушами, стянула их с носа. И тотчас нацепила их на себя, немного приосанившись при этом.
— Врач ни разу не давал их мне в руки, говорил, вредно и опасно. А у нас совсем немного тех, кто в очках. И ты первый, кто мне их дал.
Саша села возле моей груди, и скрестила под собой ноги. Мне пришлось немного подвинуться, чтоб она могла спокойно сидеть, не боясь упасть. Не думаю, что она испытывала страх. Опасался этого я.
— Правила очень простые. — Приняв несколько важный вид, повторил ребёнок. — Никогда не оскорбляй других пациентов, заступайся за младшего и старшего, не играть во время пятничного утреннего обхода и во время дня прощаний. Это когда кто-то из наших умирает, или если кого-то забирают родители, или переводят в другую больницу. Запрещено использование не-цен-зур-ных слов. У больницы всегда должен быть Вожак. Никогда нельзя врать. Взрослые неприкосновенны. И самое главное: радуйся.
— Чему?
— Всему.
Я не успел ответить. Перевёл взгляд за её спину, услышав знакомые тяжёлые шаги у двери, и заметил силуэт отца, замершего на пороге. Саша с интересом обернулась. Чуть склонила голову, и, заинтересованно шмыгнув носом, она приветливо кивнула, звонко воскликнув:
— Доброго дня, синьор, вы к Серхио? — И с умным видом поправив слишком большие для её носа очки, перевела взгляд на меня.
— Да… Серхио, а кто это?
— Папа, это Саша, она тоже здесь лежит, только на другом этаже.
— Ой, так вы его папа?! — Девочка, сорвав с носа очки, сунула их мне в руки торопливым жестом, и нетерпеливо соскользнула на пол, босиком подбежав, подпрыгивая на правой ноге, к отцу. — Я так рада, что вы у него есть! И вы даже не просто есть, вы ещё к нему приходите! Вот знаете, у Эстер тоже есть папа, но он к ней никогда не приходит, она из-за этого часто-часто плачет. Синьор Рефаль только подарки иногда присылает, но они ей не нужны, Эстер каждый день ждёт, что к ней папа приедет. И поэтому хорошо, что вы ходите в гости к Серхио, а не присылаете вместо себя подарки, вдруг бы он тоже плакал, и я не могла б его утешить, ведь он такой большой!
Стараясь не расхохотаться, наблюдал за растерянным, даже сказал бы, ошарашенным лицом отца, на которого вдруг вывалился бурный монолог Саши, от которого, знаю по себе, хотелось заткнуть уши, и уж точно, на короткое время теряется связь с реальностью.
— Мне крайне приятно было с вами познакомиться, синьор отец Серхио.
— Мне тоже, маленькая сеньорита, но…
— Нет, нет, я не сеньорита, — отмахнулась, громко фыркнув, девочка, — я — маленькая мисс Александрия Фонойоса, или просто Саша. И никак иначе.
— Очень рад, маленькая мисс, — хмыкнул отец, слегка нахмурив брови, явно заинтересовавшись ребёнком, — но тогда и я не синьор отец Серхио, а синьор Джеппето.
Двое пожали руки. Один заинтересованно ухмылялся, вторая широко улыбалась, сжимая широкую отцовскую ладонь. Быть может, этим и отличаются взрослые от детей: первые смотрят испытующе, пытаясь выведать, что собой представляет человек, а вторые, маленькие, открыто пускают в сердца, не задумываясь о двух сторонах, чувствуя сердцем.
========== Больницу - калекам ==========
Можно представить, насколько нелепо мы с ней смотрелись. Я, пятнадцатилетний парень, и она, пятилетняя девочка в сиреневой пижаме. Более чем странно. И непонятно. Отец не сразу смог понять, несмотря на мой рассказ о нашей непонятной встрече и просто, о ней. Выяснилось, что я ничего о ней не знаю. Более того, её полное имя мне довелось узнать только при встрече Саши и отца.
Папа настаивал на том, чтобы я расспросил девочку, откуда она, кто её родители, и чем болеет. Я не стал передёргивать тогда заинтересовавшегося фигурой ребёнка, отца, и поддержал его идею, пообещав, что в скором времени непременно расскажу ему все подробности. Однако, несмотря на данное отцу обещание, я не стал ничего спрашивать у Саши. По её рассказам мне было не так уж много понятно, но о многом я догадывался сам, читая её жизнь по подсказкам. Откуда она — из Англии, а откуда пятилетнему ребёнку знать подробности? О родных Саша не упоминала ни разу во время разговора. О её болезни я тогда решил, что никогда не спрошу, мне достаточно знать то, что она из Могильника.
Девочка приходила ко мне почти всё время, редко когда пропуская день. Во время этих долгих часов я словно застывал, боясь, что вот он, наступил день, когда она исчезла навсегда. Но вновь и вновь из груди вырывался радостный вздох, стоило мне увидеть её личико, заглядывающее в палату.
В один день отец принёс мне конфеты, крупные, размером с грецкий орех, все разные, одни сплошь из шоколада, другие покрыты песочной крошкой, некоторые были с кремовой и карамельной начинками. Отец хотел меня порадовать, заставить улыбнуться. И я честно пытался, но стоило папе попрощаться, как вновь напала печаль. Саша не появлялась третьи сутки, а мне даже не у кого было спросить: лечащий врач большую часть времени работал во втором больничном корпусе и ничего не знал о лежащих здесь.
На следующее утро первым, что я услышал, было осторожное, медленное шуршание обёрткой. Приоткрыв глаза, я увидел сидящую рядом Сашу, на её ладони лежала шоколадная конфета, и девочка, затаив дыхание, смотрела на неё восхищённым взглядом.
Не знаю, то ли дитё не решалось съесть чужое, то ли просто не хотела, чтобы маленькое чудо кулинарии навсегда исчезло. Что творилось у неё в голове, неизвестно, но она испуганно вздрогнула, когда я притронулся к тонкому плечу.
— Я не хотела, но она была такая красивая, золотая, и так вкусно пахло, даже сквозь обёртку, что не смогла удержаться! Прости, Серхио.