звёзд, в отличие от полыхающей синевой лестницы, устремляющейся к небесам.
Этажом ниже жизнь оказалась совершенно другой. По крайней мере, этой Ночью. Коридор был украшен темнотой, из углов сквозила пугающая пустота, забирающая энергию из этого места. Тишина била по ушам своей бесстыжестью. Сложно описать чувства, охватившие мысли. Мрак словно обволакивал неприятной липкой субстанцией с
головы до ног, нос уловил неприятный и крепкий, режущий по глазам, запах,
обжигающий гарью. Дрожь пробежалась по коридору, словно волна, заставив меня
вздрогнуть.
— Зачем мы здесь? Что это за место?
— Добро пожаловать в Цветник. — Саша улыбнулась, но грустно, осматривая
территорию. — Не думай, днём здесь можно дышать, и внешне особо ничем не
отличается. Серхио, знаешь, так грустно видеть, что здесь не для кого зажигать
искры.
— Но почему?
— Им не нужна Ночь, которая сбывается. Их души не поют.
В Ночь девочка изменилась. Не совсем так. Словно была собой, той собой, которая
проснётся через несколько лет. Быть может, временами рождаются люди взрослыми.
И одновременно детьми. Взрослый ребёнок. Не от того, что слишком серьёзен,
нисколько. Просто они с раннего возраста в совершенстве сочетают в себе
блаженность детей и мудрость взрослого человека. Они навсегда остаются сами
собой, не изменяя натуре. Их души умеют петь, они парят с закрытыми глазами,
когда они смеются, по вселенной разбегаются солнечные зайчики, а стоит им
отдать приказ, как ты не можешь ослушаться их голоса.
— Не бойся, ты только взгляни. — Облокотившись на меня и чуть склонив голову
набок, свободной рукой девочка указала на длинный коридор, в которой, как маяк,
медленно разгорался жёлтый фонарик. — Идём же, лакомство готово.
Свет фонаря игриво облизывал стены, одиноко он рвано горел, оставляя коридор во мраке, но чудным образом изгоняя из его стен тени, пугающие меня до ужаса. С
каждым шагом огонёк становился больше, увеличиваясь по мере нашего приближения.
Саша остановилась напротив маяка, являвшимся нашим светом во мгле, небольшим
фонариком, почти в точности такой же, какие скрывались в звёздах. Только вот свет
исходил тёплый, мягкий, разительно отличающийся от тех, с другого этажа. Он не
затягивал, а приглашал, и ему Саша открыто улыбалась.
— Адриан, надеюсь, ты не слопал всё имбирное печенье? — Громко крикнув, возвещая о своём прибытии, открыла дверь, ведущую на больничную кухню. Стоял горячий запах сладкой выпечки.
— Саша, что мы тут делаем?
— Поверь, друг, я её каждую Ночь об этом спрашиваю.
Со стола спрыгнул парень, лет четырнадцати, в чёрном переднике. Белозубо улыбаясь, он подошёл к нам, щёлкнул хихикнувшую девчушку по носу, подняв небольшое облачко пыли. Окинув её взглядом, неодобрительно присмотрелся к босым ступням. Встретившись с невозмутимым взглядом ребёнка, он тяжело выдохнул, еле слышно цокнув языком. Рука резко легла на стриженую голову, и маленькая англичанка
довольно, будто мурлыча, приподнялась на цыпочки, потёрлась об ладонь. Сердце
больно уколола ярая ревность, ведь впервые девочка отдала кому-то свою нежность
помимо меня. В тот же миг парень обратил внимание на меня.
— Тебе понравился мой фонарик. И знаешь, ты ему тоже. Разрешаю к нему
прикоснуться.
Он поманил пальцем огонёк, бьющийся в железном домике, и тот послушно к нему
подскочил. Заворожённо подняв ладонь, не помышляя об ожогах, прикоснулся к прутьям
фонаря. Живой огонь прильнул ко мне, сочась сквозь решётки, ласкаясь, обнимая
пальцы. Он оказался мягким, лился, словно не как огонь, а яркий напиток. В нём
билось сердце, отдавая тепло. Не отрываясь, я смотрел на пламя, то вечное,
появляющееся в Ночь, которая сбывается, дарующая спокойствие.
— Не правда ли, будто маяк?
Тихий голос парня раздался за спиной.
— Да…
Парень хлопнул меня по плечу, заставляя обернуться. Он смотрел доверительно, не допуская барьера, который я собирался возвести на почве ревности.
— Забирай её вместе с печеньем, и катитесь на все Этажи. — Прищурив малахитовые
глаза, парень дурашливо хохотнул. — Мелкая готова всё здесь сожрать, а что я
скажу остальным, интересно?
— Ещё напечёшь, — отмахнулась Саша, протягивая мне большую чашу, наполненную
ароматным и горячим имбирным печеньем.
В воздухе, чуть покачиваясь, парили рисунки. Чудо Ночи. Карандашом, гуашью,
маслом и углём. На них улыбались лица. Их было множество. И каждое — уникально.
Неповторимо. Некоторые были мне знакомы, казалось, мне встретились их
обладатели сегодня в коридоре. Другие же видел впервые. Некоторые лица
повторялись, разный ракурс, разное исполнение. Особенно мне запомнилось лицо
парня. Хитрое до жути, и при этом в нём словно слились все черты совершенства. И,
как минимум, три рисунка оказались посвящены мне.
Я сделал шаг к двери, и на кого-то наткнулся.
— Саша, и вы здесь? — За спиной, потирая лоб, стояла девочка, такая же маленькая,
как англичанка, только у неё присутствовала та самая детская пухлость.
Маленькая, с большими чёрными глазами и густыми, тёмными, как ночное небо,
волосами. Сеньорита обещала вырасти красавицей.
— Эрика! Ой, я и не думала, что вы так рано!
— А это кто? Неужели тот самый Серхио?
Девочка рассматривала меня чересчур восторженно, с живым интересом, словно увидела нечто удивительное.
— Очень приятно познакомиться, я — Эрика. Саша про тебя много рассказывала.
Она говорила что-то ещё, но я же прислушивался к тихому перешёптыванию кондитера и
Саши:
— Малыш, он только начинает жить.
— Я знаю. Не бойся, я этого не сделаю.
Очень хотелось спросить, о чём они, ведь ни разу в голосе у девочки я не слышал
подобной тоски. А голос парня звучал более чем встревоженно.
Но Саша уже подхватила меня за руку и потащила из кухни в коридор. За спиной я
услышал просьбу о шоколадном печенье. Фонарик незамедлительно отдалялся, Саша будто спешила выйти из Цветника. Мы стремительно поднимались по лестнице, и только вдохнув воздух Общежития, девочка остановилась, довольно сощурившись, словно в глаза ей засветило солнце.
— Серхио, пойдём к тебе? — Спрашивая, она не просила, но в слабом голосе, чуть
подрагивающей фигуре, тотчас отметил сильную усталость. И как бы мне не
хотелось ещё ощутить силу ног, но поскорее кивнул, соглашаясь на возвращение
домой. Не могло быть хорошо, если ей плохо. Тогда я слишком плохо был знаком с
правилами больницы.
Кровать в эту Ночь оказалась мягче обычного, словно новая, с удобным, роскошным матрасом. Комната сама будто расширилась, стала иной, той, в которой нам никогда бы не стали мешать. Погружённая в темноту, она светилась изнутри. По комнате
рассеивались маленькие фонарики с живительным теплом, разгоняющие плевки тьмы.
В этом мирном сиянии хорошо были видны тонкие руки ребёнка, которые он поднял к
небесам палаты. Из-под её ладоней распускались цветы, бегущие по нашему личному небу, вспыхивая синими и жёлтыми всполохами. Северное сияние переливалось, не позволяя нарушить даже лёгким вздохом это удивительное единение. Единение душ. Порой я поворачивал голову, отрываясь от созерцания света, и смотрел на неё, на
маленькую англичанку, вцепившуюся в меня мёртвой хваткой, и вытаскивающую с
завидным упрямством из болота, в которое я сам себя давно усадил из-за собственной слабости, трусости.
Саша воскрешала меня. Рождала заново. И, наверное, сама не понимала, что делает для меня. Девочка просто делилась со мной своей жизнью, играла словами, рассказывая очередную историю, порой нелепую, или же смеялась, уткнувшись мне в бок лбом, удивлённо фыркала, потирая при этом кончик носа.