— Да, говорят, так бывает, когда ее слишком много, то уже не чувствуешь, — отозвалась госпожа Сазеренн. Она все никак не могла остановиться и продолжала нарезать круги по узкому подвальному пятачку. — Неужели, все вот так закончится?! — мне послышались в ее голосе злость и недовольство, отчаяние, но не страх. — Знаете, — продолжила она, — мне больше всего обидно не то, что мы можем умереть, а то, что, если вы…. мы умрем, то он дважды выиграет! — от негодования госпожа легат даже хлопнула ладонью по стене.
— Неужели, это единственное, что вас волнует в такой момент? — поинтересовался я удивленно.
— Нет, — ответила она нервно, и внезапно ее ладонь оказалась на моей груди. От удивления я даже перестал дышать тем смрадом, гарью, или чем еще был тогда заполнен воздух в подвале.
— Не единственное, — нервно продолжила госпожа легат. — Вы, действительно, хороший следователь, господин Винтерфилд. И человек. Простите меня за все глупости, что я вам наговорила, — голос ее внезапно задрожал. Или это дрожал я сам?
— Больше всего мне жаль, что приходится говорить это в момент, когда…. когда мы, может быть, никогда….
Я мог бы ответить ей в тот момент, что не стоит отчаиваться, и что надолго мы в этой яме не задержимся, но внезапно почувствовал ее горячее дыхание, а затем и губы на своих рубах. Поцелуй был робкий и, казалось, неумелый, но задуматься над тем, почему госпожа Сазеренн не умела целоваться, у меня не получилось. То ли сказались последствия удара при падении, то ли действие наркотика, но голова моя закружилась, и я снова почти потерял сознание.
А когда очнулся, осознал, что почти вжимаю орденскую посланницу в ту самую глиняную стену, изо всех сил демонстрируя, как же надо целоваться. И осознание того, чем занимаюсь, почему-то нисколько мой пыл не умерило, а только добавило больше осознанности движениям. Наши губы почти не отрывались друг от друга, ладони госпожи легата успели проникнуть под мой плащ и пытались согреться под моим жилетом, а мои собственные конечности уже успели ощупать плечи и спину госпожи Сазеренн и набирались смелости для того, чтобы спуститься ниже. Но не успели.
— И долго ты здесь собирался сидеть, Этьен? — голос мэтра Рагнума прозвучал излишне громко и недовольно. А я даже и не заметил, как открыли погреб. — Кхм…. Вижу, что долго.
И крышка во второй раз с громким стуком упала на место.
— Что? — госпожа Сазеренн отстранилась и добавила, прерывисто дыша: — Как?! Это был профессор Рагнум? Что…. что он здесь делает?!
— Сам не знаю, — недовольно ответил я. — Я наказал ему сидеть в поместье, но он, видимо, решил своевольничать и поучаствовать в аресте.
Я вздохнул и сделал вид, что не замечаю, что мои ладони так и не покинули ее талии.
— Аресте?! — а вот госпожа легат это заметила и немедленно высвободилась из захвата. Пришлось объяснять.
— Я всерьез отнесся к вашему предположению, что преступники могли пожелать провести ритуал этой ночью. Как видите, вы не ошиблись, — то, что я не видел при этом ее лица, очень мешало. — Они все-таки меня заметили или догадались, что это был я здесь вчера днем, и решили избавиться.
— Но как же арест? И профессор? Как он здесь оказался?
— Так я и хотел сказать вам, что решил устроить здесь засаду.
— Засаду?!
— Да, только не здесь, а за особняком, — вздохнул я, — а себя я решил использовать в качестве наживки.
— Наживки?! А я?!
— Ну, вы сами…. последовали за мной, — почему-то я чувствовал себя одновременно подлецом и болваном.
— Так профессор и ваши люди…. Они все время были здесь?
— Не все время, а с тех пор, как мы покинули особняк Нарзаля, — пояснил я.
После моих слов воцарилось молчание, которое я списал на то, что у госпожи Сазеренн закончились вопросы, что поставило меня перед дилеммой: снова положить ей руки на талию или звать Рагнума, чтобы тот спустил в подвал лестницу. Однако госпожа легат решила этот вопрос за меня. От звонкой пощечины мне заложило ухо, а ладонь орденской посланницы обожгла мою правую щеку не хуже кипятка.
— Вы все запланировали…. Вы знали! — голос ее был полон в некотором роде справедливого возмущения. — Вы знали, господин Винтерфилд, что нас спасут, оставили меня в неведении и …. И воспользовались!
Если в первой части обвинения было здравое зерно, то последняя истине никоим образом не соответствовала. В конце концов, это не я полез к ней с поцелуями!
— Вы глубоко заблуждаетесь, госпожа Сазеренн, — попытался охладить ее я. Возмущалась она столь же пылко, как и целовалась. — Я ничего подобного….
Но та слушать меня не пожелала.