Кое-какие новые улики удалось добыть, обыскав усадьбу Кракела, давшего приют Дрондриму-Зарексу. Отставной чиновник говорил о своем постояльце, как о старом друге, почти родственнике, но странным образом об обстоятельствах знакомства с тем ничего не помнил. Дрондрим-Зарекс заправлял в его доме, будто сам был хозяином, так что Кракел даже не знал, что творилось на втором этаже, целиком занятым постояльцем. Дом бывшего чиновника был не очень большим, и на втором этаже было всего пять комнат. Три из них были полностью освобождены от мебели, а окна забраны досками. В них пылились ящики с разноцветными свечами, контейнеры с накопителями — к счастью, опустошенными — мешочки с дурман-травой и еще несколькими запрещенными к употреблению веществами, рулоны бумаги, исчерченные всевозможными многоугольниками и прочими схемами. Ими же были изрисованы и стены и полы комнат. В целом, обстановка заставила университетского демонолога взвыть от восторга, тем более, что добросовестный осмотр, включающий простукивание стен и вскрытие половиц, выявил еще пару листов подобных тому, что Рагнум мне показал в сарае заброшенного в лесу поместья, и несколько вполне современного вида тетрадей с записями ритуалов и подробными к тем комментариями. Что же, демонологу было, где развернуться, да и пунктов обвинения для задержанных набралось на смертный приговор, но по сути расследуемого мною дела ничего нового обыск не добавил. К тому же, о том, где и от кого Дрондрим-Зарекс добыл старинный манускрипт, так и не удалось ничего узнать.
Повинуясь опять же чутью, я добился разрешения на обыск в поместье Акмельса, так как именно его обитателей видела в качестве жертв остановленного ритуала их родственница. Вернувшийся ради этого из столицы настоящий виконт Акмельс — младший сын почившего полтора года до этого старика — подтвердил, только в более развернутой форме, то, что Ганс узнал от помощницы экономки барона. Виконт родственницу никоим образом не бросил, действительно, предлагал содержание, правда, недостаточное, чтобы вести праздный образ жизни в столице, и приданное, если бы та решила выйти замуж, например, за соседского сына — имелся в виду младший Зиннер — с коим с отрочества была помолвлена. Впрочем, шансом позлорадствовать, узнав об этом любопытном факте, я воспользовался лишь отчасти, так как для меня это уже ничего не решало.
Виконт Акмельс предоставил мне возможность изучить бумаги его отца. Сам он признался мне, что со смерти родителя их так и не тронул. Писем, счетов, документов и просто заметок — на некоторых чернила были уже едва видны — набралось на целый секретер, который задвинули в самый дальний и пыльный угол чердака особняка. На изучение этих бумаг я из чистого упрямства потратил несколько дней, выторговав их у Варгиса — после того как само дело и задержанных забрал себе Орден, начальство потребовало, чтобы я немедленно вернулся в Глорихейм. Узнал я не так уж много, а конкретных фактов еще меньше, но эти сведения стерли почти половину серых пятен на картине этого запутанного и неоднозначного дела.
В первую очередь были письма, которые старый Акмельс писал своему старшему сыну, отцу Матильды. Разница в возрасте между ним и нынешним хозяином поместья составляла пятнадцать лет, поэтому младший почти ничего не знал о старшем брате. В каждом из писем старик настойчиво, иногда с угрозами финансового характера, пытался упредить, облагоразумить своего отпрыска от общения с некими людьми — жаль было, что никаких имен не называлось — которые, по мнению отца, должны были довести старшего сына до беды. Сын же в двух строчках отвечал, что сам разумеет, как жить и с кем общаться, и вкладывал в ответ письмо отца, что и дало мне по прошествии времени узнать содержание этих писем. Такая переписка шла между ними на протяжении почти трех лет, а потом резко прекратилась. Далее Акмельс писал уже другим корреспондентам, и в его письмах упоминался не пустоголовый сын, а несчастная внучка-сирота.