Перед нами чисто умозрительная конструкция, не учитывающая ни роли труда в формировании языка и мышления, ни качественного отличия человеческого общества от стада животных, ни даже отличия пары животных от стада. Но наивная, чисто спекулятивная аргументация здесь служит обоснованию материалистического по сути дела положения: совместная жизнь и деятельность, взаимопомощь — вот те объективные, материальные обстоятельства, то бытие, которому обязаны своим возникновением размышление и язык. Так получает в «Опыте…» свою дальнейшую разработку высказанная еще эпикурейцами идея о возникновении языка из эмоциональных выкриков (ономатопоэтическая гипотеза).
Когда Руссо писал, что возгласы, непроизвольно вырывавшиеся у наших предков под влиянием эмоций, явились первой стадией развития языка, когда (значительно позднее) И. П Гердер развивал мысль о том, что язык органически связан с рефлексией, что, только будучи закреплены рефлексией, эмоциональные возгласы превращаются в язык, — эти мыслители непосредственно следовали за Кондильяком.
Но в отличие от Руссо и Гердера автор «Опыта…» считает, что у первых людей язык представлял собой главным образом не восклицания, а гримасы и телодвижения, это был «язык действий» и возгласы играли тогда второстепенную роль.
Первый язык, по Кондильяку, был прежде всего «языком действий». Возникновение языка действий делает более многочисленными операции души, а умножение этих операций совершенствует язык действий, так как привычка связывать одни знаки с известными состояниями или обстоятельствами облегчала связывание других знаков с другими состояниями или обстоятельствами. Знаки в языке действий возникали естественно, сами собой: определенные переживания непроизвольно вызывали известные телодвижения. От людей требовалось лишь заметить и запомнить связь между первыми и вторыми. На большее люди тогда были не способны.
Из тех сведений, которыми располагал Кондильяк о детях, выросших среди животных, явствовало, что лишь в младенческом возрасте артикуляционный аппарат достаточно гибок, чтобы овладеть членораздельной речью; если этот аппарат не упражнять, его гибкость утрачивается. Значит, заключает философ, лишь младенцы могли произносить (разумеется, случайно) новые звукосочетания, лишь от них могли пойти словесные знаки и по мере того, как упражнялся их артикуляционный аппарат, развивался этот аппарат и у взрослых. Язык слов родился из звуков, посредством которых ребенок гипотетической пары, образовавшей семью, выражал свои потребности. Поэтому язык слов должен был возникнуть значительно позже языка действий и должен был развиваться очень медленно. Родителям трудно было заметить связь между лепетом их ребенка и его потребностями; проходило много поколений, пока какое-нибудь звукосочетание становилось словом. Преимущества языка слов были не видны, а его трудности — очень велики. Язык же действий был естественным и удобным. Возникновению словесного языка предшествовал длительный период смешанной речи, когда пользовались и языком действий, и языком слов. Таковы выводы, полученные умозрительно. О дальнейшем развитии языка слов, о том, как он строился по образцу языка действий, будучи долгое время тесно с ним связан (через интонации, пение, музыку, мимику, танцы), о том, что и ныне ощущается влияние языка действий, философ рассуждает, опираясь уже не на умозрение, а на факты о «первых языках», почерпнутые и из прошлого различных на-2 В. М. Богуславский родов, и из современной ему жизни. В работах ученых XVIII в., исследовавших ранние этапы развития языков в разных странах, а также теорию и историю музыки, театра, литературы, живописи, Кондильяк находит богатый материал, позволявший ему рассматривать и науки, и различные виды искусства как знаковые системы, материал, показывавший, что в общественной и государственной жизни, в развитии культуры языку принадлежит исключительно большая роль.