Наконец, я отвожу глаза и смотрю на брата.
— Джеремайя, — умоляю я, — я вижу это. Я не знаю, что это должно означать. Не то чтобы я не пыталась сделать это раньше. Это всегда заканчивается одинаково. Каждый раз, блядь.
Его темные брови поднимаются вверх. Он не выключил свет в гостиной этого человека, чтобы лучше показать повреждения. Я знаю, что, судя по состоянию этого тела, он сделал это. Нет никого более поганого, чем он, работающего на Орден Дождя. Это его работа, и он хочет, чтобы я это знала.
— Но ты чувствуешь это? — спрашивает он меня.
Волоски на моем затылке встают дыбом. Я засовываю руки в карманы толстовки, немного сдвигаюсь в своих боевых ботинках. Я качаю головой, смущаясь. Мое сердце колотится в груди.
— Ты чувствуешь это, Сид, вот о чем я тебя спрашиваю? — Джеремайя гладит руками свою серую рубашку, наклоняет голову и смотрит на меня. В ожидании ответа. Каким бы ни был ответ, он будет неправильным.
Я так устала от этого дерьма.
— О чем ты, блядь, говоришь? — спрашиваю я его. Я привыкла к таким репликам. Играть в кроткую сестру. Слабую сестру. А потом Лилит выходит на сцену, как в ту ночь год назад.
Он ухмыляется, сверкая белыми зубами. Я знаю, что это нехороший знак. Улыбка моего брата не приносит ничего хорошего.
— Потрогай его, — призывает он меня, засунув руки в карманы и кивая в сторону трупа.
Я качаю головой, не оглядываясь на парня. — Нет.
Я слышу, как Николас кашляет у меня за спиной, предупреждая меня. Но Джеремайя переводит взгляд на него, и в доме снова воцаряется тишина. Николасу двадцать пять. На два года старше Джейми. На пять лет старше меня. Но он корит его, как и всех остальных.
Все, кроме меня. Когда я могу это терпеть.
— Ты сказала — нет? — Джеремайя нажимает. Он выглядит восхищенным. Ему нравится эта игра. Иногда, в такие моменты, он напоминает мне Люцифера. Только Люцифер был гораздо более жестоким. Интересно, знает ли об этом мой брат? Интересно, догадывается ли он, насколько он бледен в сравнении с ним. Я думаю, он считает, что из всех Несвятых он был худшим.
Он глубоко ошибается.
— Я не буду его трогать. Пойдём, — я поворачиваюсь, чтобы уйти. Я ловлю взгляд Николаса.
Он громко кашляет в кулак. Снова предупреждает меня. Но Николас может идти к черту, мне все равно. Он заботился обо мне, когда я была в той камере в первые две недели после Хэллоуина в прошлом году.
Под ухаживал я подразумеваю, что он кормил меня насильно и стоял на страже день и ночь. Несмотря ни на что.
— Твое высокомерие поражает, Сид, — Джеремайя делает паузу, позволяя мне сделать шаг. Я напряжена, потому что знаю, что будет дальше. Но он держит меня в напряжении.
Я делаю еще один шаг.
Наконец, он хватает меня за запястье, рывком останавливая. Я не шевелюсь. Это не удивляет меня.
— Прикоснись к нему, — снова говорит он, его слова касаются моего уха, его голос звучит как рычание.
Я напрягаюсь. Страх ползет по моему позвоночнику.
Я отдергиваю руку и поворачиваюсь обратно к телу. Мужчине, вероятно, было около тридцати лет. Он крепко сложен, на его торсе много татуировок, некоторые из них сорваны ножом, который мой брат снова и снова погружал в его плоть. Он лежит в луже собственной крови, что означает, что мои черные ботинки, вероятно, будут в ней. Но его голова не тронута. Его глаза не видят, у него аккуратно подстриженные светлые волосы, не слишком отличающиеся от волос Николаса.
Вот тут-то я и сделаю это. Потому что я не могу продолжать ослушиваться Джеремаю. Будет только хуже.
Я осторожно обхожу тело, избегая кофейного столика, на котором он лежит в футе от меня. Я приседаю, делаю вдох и протягиваю руку к чисто выбритому лицу мужчины.
Он странно ощущается под моими пальцами. Не совсем холодный. Но и не совсем теплый. Я глажу его по щеке. Затем я убираю руку и поднимаю глаза, встречая взгляд брата.
— Ты закончил? — спрашиваю я его.
Он улыбается. Мой желудок вздрагивает.
— Даже близко нет, — мурлычет он.
Я встаю на ноги.
— Пошел ты, — говорю я ему во второй раз за эту ночь. — С меня хватит, Джеремайя, — иногда я забываю, что он сменил свое гребаное имя. Сменил имя и продал душу, так мне иногда кажется. — Готово. Отвези меня домой.
Но я не двигаюсь.
Джеремайя сцепляет пальцы перед собой, переводит свой нефритовый взгляд с тела на меня.
Мы в крови. Но в эти мгновения я чувствую себя для него никем.