– Ничего, что я покурю здесь?
– Ты, кажется, не куришь? – прошептала Лиза. Каждый звук давался ей с боем – внутренним боем с болью и самой собой.
– Не хочу, чтобы Эндрю знал, – она улыбнулась. Так, как улыбаются мамы новорождённому ребёнку.
– Как хочешь, – прошептала Элизабет. Диана поправила полотенце на голове девочки:
– Снимает жар?
– Да, – соврала Лиза. Её голова горела изнутри.
В комнату вошёл Мэтью. Она заходил каждые десять минут и смотрел на девочку. Потом выходил на улицу, брал в руки топор и бросал его на землю. Не хватало сил. Каждый раз, занося топор над веткой или бревном, он представлял перед собой тело умершей сестры. Затем, он доставал сигарету и зажимал между зубов, но не курил. В этот раз, выйдя из дома, ему не дали подойти к топору. Особенно резкий вскрик Лары заставил его посмотреть на реку. Разглядев издалека тело девочки, погружённое в ледяную воду, он побежал к реке. Как только подошвы его массивных коричневых ботинок соприкоснулись с влажной почвой берега, он наклонился, чтобы вытащить девочку из воды. Но что-то остановило его. Девочка недвижно лежала на поверхности воды с закрытыми глазами, бескровные губы были сжаты в узкую ленту и почти не выделялись на фоне синеющей кожи. Подул ветер, и вода заходила небольшими волнами. Тело девочки поддавалось этим движениям, двигаясь с ними в такт. Это был танец, такой странный и непонятный всему живому. Мэтью застыл, но не от холода, а от страха. Тело девочки было больше похоже на мясо, лежавшее пару недель на прилавке рынка. Он вытащил его из воды. Береговая грязь и ил налипли на бока обнажённого тела, пристали к трупу.
Спустя два дня в Белом замке хоронили троих: Роджера – мальчика, который верил в боль и красоту больше, чем в окружающий его мир; Ларису, которая отдалась воле боли и угнетения, которая в попытке помешать мучениям убила не их, а себя; и Риту, умершую в переживаниях о детях, которые так и не приняли её в семью. Похороны были зрелищными, но видела их только прислуга и двое стоявших в стороне детей. Отец погибших не плакал (по правде говоря, не плакал никто), но постоянно что-то бубнил себе под нос и смотрел сквозь всё, что пробегало перед глазами. Музыки не было, хотя прислуга так мелодично перешёптывалась, словно бы это был траурный вальс. Похороны казались бы самыми обыкновенными, если бы не несколько мелочей. На Риту надели новое платье из красного шёлка, а в волосах, по желанию самой покойной, проявились несколько бордовых прядей. На дно гроба и крышку высадили алые розы; в одну руку Маргариты была вложена бутылка «Бордо», а в другую – хрустальный бокал. Лара и Роджер были положены такими, какими их нашли после того, как они были встречены смертью. Все, кто присутствовал в этот солнечный день на заднем дворе Белого замка, казавшегося особенно величественным в тот день, были в белом: длинные белые платья на девушках, белые ленты и цветы в их волосах, даже мужчины были в белых брюках и снежного оттенка рубашках. Если бы вы смотрели на процессию с высоты птичьего полёта, то могли бы подумать, что это не люди вовсе, а белые цветы, растущие в густой зелёной траве. День выдался солнечным, но жутко ветреным. Однако никто не замечал осеннего холода. После того, как крышки гробов были пущены, а отец упал в обморок, все начали расходиться по своим комнатам. И не смотря на то, что все понимали, что нельзя веселиться в такой день, грустить никому тоже не хотелось. И, разбившись на несколько групп, прислуга танцевала и пела в подвалах замка.
– И куда мы теперь? – спросил Рик, отпирая массивный замок на заборе, – Вернёмся? – он справился с замком и потянул на себя дверь. Та поддалась, издав скрипучий плач. Мальчик переставил тонкую чёрную трость и жестом пропустил Лизу вперёд. Девочка вышла за ворота и, улыбнувшись так, что все её зубы оказали на виду, рассмеялась. Рик хмыкнул и, опираясь на трость, вышел, прикрыв за собой ворота, – Так мы возвращаемся?
Элизабет кивнула и побежала в лес. Рик поспешил за ней…
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.