— Здесь живет Перешивкин? — крикнул Мирон Миронович, дергая ручку звонка.
Учитель выглянул из окна, опустился по ступенькам, подошел к калитке и, ковыряя в зубах спичкой, сказал:
— Я — Перешивкин! Что вам угодно?
— Тебя-то мне и нужно! — воскликнул обрадованный Мирон Миронович, толкая запертую калитку. — Я от графа!
— От его сиятельства! — с насмешкой повторил Перешивкин, однако, не открывая калитки. — Какое у вас поручение?
— Не поручение, а дело! — заявил Мирон Миронович и, заметив пристальный взгляд учителя, осмотрел себя. — Это ты что, по одеже судишь? (он был в белой рубашке с красным пояском). — Я — из Москвы!
— Пожалуйста! — сказал Перешивкин, бросив спичку и поспешно отпирая калитку. — Собака не тронет! — и он топнул на зарычавшего фокстеррьера.
Перешивкин был дома один, ввел Мирона Мироновича в столовую, усадил в кресло и почесал пальцем за ухом, что всегда делал в затруднительных положениях. Мирон Миронович поправил кисточки пояска, потрогал стоящую на столе пепельницу-раковину, оглядел вещи в комнате и остановил взгляд на стенных часах.
— Вот это ходики! — пришел он в восторг. — Фирменные!
— Немецкие! — с презрением сказал Перешивкин. — Цирлих-манирлих!
— Сам ты цирлих-манирлих! — не выдержал Мирон Миронович и, подбежав к часам, ткнул пальцем в маятник. — Черный ободок видишь? Такой ободок делается на самых дорогих!
— А мне как раз ободок не нравится! — признался Перешивкин. — Похоже на траурную кайму вокруг об’явления о похоронах!
— Ты часом не из пьющих?
— Нет! — замялся учитель, — Вот как уволили со службы, с горя выпиваю!
— Уволили! — Мирон Миронович. опять сел. — Так-так! У меня к тебе есть дельце!
— Чем могу быть полезен?
— У тебя живет мадамочка в шали?
В одну секунду у Перешивкина мелькнула догадка, что перед ним сидит ответственный муж Ирмы, который хочет все выведать и уличить свою жену, в чем — учитель и сам не знал. Он решил не выдавать танцовщицу, но подумал, что такой посетитель может подраться, о драке узнает Амалия Карловна, и это может иметь потрясающие последствия.
— Живет! — тихо ответил Перешивкин, откидываясь всем своим тяжелым телом назад. — Всего три дня!
— А почему у тебя живет? Медом, что ль, намазано?
— Бедствую! — еще тише сказал Перешивкин, на всякий случай сжав бомбоподобный кулак. — Сдаю комнатку…
— Тебе ведомо, чем она занимается?
— Танцует?
— Балетчица! — заключил Мирон Миронович, задумчиво погладил рукой мясистый подбородок и рассказал учителю наскоро придуманную историю: — Видишь, приехал тут один директор театра и хочет сманить ее к себе на танцы. А она ему такую цену загнула, что он волком взвыл! Я с этим директором в одном полку служил, парень — свой, рассказывал мне все, как есть, и говорит: зарезала она меня без ножа. Что теперь делать? Вот и хочу я ему помочь. Только вижу, дело это очень тонкое, и есть у меня большая надежда на тебя!
— С удовольствием! — согласился учитель, не понимая, куда метит гость. — Если смогу!
— Сможешь! — успокоил его Мирон Миронович. — А я не обижу! — и он выпустил на лицо своего улыбчивого зайчика. — Перво-наперво любопытствую я, что за особа эта мадамочка. Сколько за комнату платит и много ль авансу дала?
— У меня этим ведает жена.
— Как одевается? Какие душки потребляет?
— Затрудняюсь сказать.
— А я тебе облегчу! — предложил Мирон Миронович. — Где ее палаты?
Перешивкин робко показал на дверь Ирминой комнаты, Мирон Миронович открыл дверь, — в комнате был беспорядок: постель раскрыта, на стульях — свернутый в комок капот, полотенце, чулки; на столике — недопитый стакан молока, мыльница с куском мыла, блюдце с яичной скорлупой, щипцы для завивки волос, кусок белого хлеба; на полу — башмаки, белый зонт, вязаный оранжевый с золотисто-синими полосками жакет, рассыпанная коричневая пудра и крышка от коробки вазелина. Мирон Миронович поднял шелковый жакет, пощупал, вырвал нитку и раскрутил ее: