— Чего ты, матушка, расстраиваешься? Вот я с Марк Исакычем да-авнишний приятель, он может подтвердить, — я очень уважаю еврейского человека! — и он выжидательно посмотрел на Канфеля.
Канфель понял, что от него требуется, и, хотя ему было неприятно, он, не желая ссориться с Мироном Мироновичем, утверждая, кивнул головой. (Потом Канфель вспоминал об этом кивке и каждый раз испытывал такое ощущение, словно его неожиданно окачивали ледяной водой.) Мирон Миронович похлопал Канфеля по руке, ободрил своего зайчика, зайчик запрыгал на щеках и распушился:
— Может лишнее сболтнул, — прошу прощенья! — сказал он тете Риве. — Язык мой — враг мой, прежде ума глаголет! — и предложил, чтобы расположить к себе женщину: — Не помочь ли тебе в чем? Пол подмести? Воды принести? А?
Тетя Рива положила куртку на окно, сияла очки, сложила их и завернула в синюю бумажку. Она поднялась с табурета, стряхивая с передника ниточки и ворсинки. Седые волосы выбились из-под платка, она пальцами заправила их обратно, и при этом движении ее руки по локти вылезли из рукавов. Она взяла эмалированную кастрюлю, сутулая, прихрамывая на правую ногу, прошла в другую половину дома, и оттуда вырвался грохот ворочаемых чугунов, хлопанье крышек, треск ломаемой лучины.
Пастух гнал по поселку стадо: впереди, прижимаясь друг к другу и подкидывая зады, метались дымчатые овцы; грузные кобылы ступали со своими красавцами-стригунами, которые скакали в разные стороны, и, когда встревоженные родительницы звали их, они дурашливо брыкали воздух; переваливаясь с боку на бок, болтая выменем, шагали дородные коровы; посреди них, как турецкий султан, ступал белый в черных пятнах бык-производитель — счастливый отец многочисленных телят; телята совали розовую мордочку под сосцы матерей, пастух, щелкая кнутом, отгонял их, и они, вытягивая шею, жаловались царственному отцу.
Тетя Рива взяла ведро, накинула на себя пелеринку и вышла во двор. У ворот ее ждала корова, которая сама отделилась от стада и мычаньем вызывала хозяйку. Колонистка ввела ее в закуту, поставила под нее ведро, но корова баловалась и опрокидывала ведро. Тетя Рива хлеснула ее прутом, корова заметалась по двору, получила еще два удара и успокоилась.
— Мастерица на все руки! — сказал Мирон Миронович, стоя у окошка и смотря, как ловко работают пальцы тети Ривы. — Поди, полвека отзвонила, а не уступит другой молодой!
Степь куталась в синеватую дымку, вздыхала, томилась и стыла в об’ятьях вечернего ветра. Кудахтали сгоняемые во дворы куры, умные гуси, поднявшись на два метра над землей, разлетались по домам, десяток индюшек все еще болтал по-французски, деревенские предсказатели, самовлюбленные петухи, в один голос тянули старинное свое изречение:
— Ску-ка ре-ку! Скука-реку!
Но, как все предсказатели, начиная с дельфийской жрицы Пифии, они обманывали народ, и в поселке скуки не наступало. С поля в’езжали первые мажары со снопами, на одной из них, высоко на снопах, сидел Левка, сбоку мажары шла Рахиль, Перлин вел правую пристяжную под уздцы. Мажара остановилась против домика, Перлин попятил лошадей, ввел мажару во двор по передние колеса и распряг лошадей. Он приподнял мажару за оглобли, как тачку, вкатил ее вглубь двора, приткнул в угол и поставил вверх концами оглобли. На пристяжную лошадь взобрался Левка, уехал, другую Рахиль хотела ввести в закуту, но она опустила голову, обнюхала землю, подогнула передние ноги и, подобрав круп, плюхнулась на спину. Лошадь вытянула голову, замахала ногами, стала переваливаться сбоку на бок, и Рахиль, смеясь, похлопала ее по крупу. Лошадь заржала, вскочила на ноги, встряхнулась, обдавая Рахиль пылью, и пошла в закуту, в угол, где Перлин поставил полову, замешанную на воде и пересыпанную ячневой мукой.
3. РОЛЬ УДАРНАЯ
Рахиль взяла из рук тети Ривы ведро с молоком, вошла в домик, поставила ведро на табурет и попросила мужчин отвернуться. Она сняла жакетку, башмаки, толстые чулки и, босая, ушла во вторую клетушку.
— Как чувствуют себя гости? — спросил Перлин, входя с тетей Ривой. — Время кушать немного горячего!
Тетя Рива налила воды в глиняный газ, взяла жестяную кружку, понесла таз и кружку в клетушку Рахили, стараясь не расплескать воду. Перлин снял куртку, посмотрел, есть ли вода в рукомойнике, и стал мыться, согнувшись и набирая полные горсти воды. Фыркая, он мылил и обдавал водой щеки, уши, нос, тер руками мокрую бороду и, наконец, подставил голову под кран.
— Золотая водичка! — сказал он, вытираясь холщовым полотенцем. — Что есть человек без воды? — продолжал он, ероша полотенцем волосы. — Рука без пяти пальцев!