— Что вы сравниваете, Рахиль? — сказал Канфель. — Палестина — это интернациональная идея, а Биро-Биджан — национальная нужда! В Палестину молодежь рвется, а в Биро-Биджан ее тянут, как кошку за хвост!
— Биро-Биджан — жизнь и счастье евреев, которые работают! Там идет начинание еврейской истории! — воскликнула Рахиль, нервно пожав плечами. — Палестина — военный лагерь англичан. Там молодежь забирают в солдаты и шлют в Индию. Молодежь идет не на идею, а на резню!
— Это неважно!
— Что неважно? Евреи требуют национальной независимости и палят в индусов, которые требуют то же самое?
— Англичане не индусская мама! Они — коммерсанты. Зато они отдадут Палестину евреям!
— Каким евреям? Вся земля заселена арабами. Один надел имеет цену в пять тысяч. Постройка, инвентарь, удобрение, семена — еще пять тысяч. Какая молодежь имеет такой карман?
— Почему вся молодежь лезет в помещики? Там тоже может притти октябрь и смести железной метлой всех помещиков! — сострил Канфель. — У молодежи есть руки!
— И у арабов есть руки. Они дешевле и выносливей. И вдобавок, из-за английских фокусов режут конкурентов! Вы знаете об еврейских погромах в вашей земле Авраама?
— Знаю! Возмутительно! — признался Канфель, начиная уставать от ходьбы. — И все-таки повторяю: Палестина для еврея, как мед для медведя. В Палестину стремятся!
— Из Палестины тоже. В наших колониях много таких медведей. Они попробовали этого меда с редькой! Поговорите с ними, тогда не будете палестинничать!
Рахиль подошла к винограднику, погладила бархатные росные листья лозы и дотронулась рукой до земли. Земля была тепла и влажна, как губы лошади, берущей с ладони корку черного хлеба. Рахиль выпрямилась, приложила обласканную руку к губам, чувствуя, как мерно и бодро бьется у нее под ногами неизмеримое сердце земли.
— Канфель! Через два года наша пшеница, наш виноград побьют соседей! — воскликнула она. — Мы будем жить, как люди, и в нас будет польза!
Она наклонилась, обняла лозу и спрятала лицо в листьях (так Стеша любила погружать лицо в поднесенный букет цветов). Канфель вынул левую руку из кармана пальто, отнял правую от воротника, подошел к Рахили и в умилении обнял ее за плечи.
— Вы ребенок! — прошептал он, наклоняясь к ней, и прикоснулся губами к ее щеке.
Рахиль сбросила с плеч его руку, повернулась к нему:
— За это… — сказала она и топнула ногой, — прогуливайтесь один!
Она побежала от Канфеля, концы обвязанного вокруг талии платка поднялись, как черные уши животного, подол юбки распустился по ветру, поплыл следом, ныряя и трепеща. Канфель крикнул, бросился за ней, но она свернула в сторону от виноградников, скрылась за домиком, мелькнула за другим, — и вот только сиреневая тень скользит по земле…
4. ВЫИГРЫШНЫЕ РОЛИ
Мирон Миронович выпил стакан молока, сел на постель Рахили, думая о своей затее, которая натолкнулась на такой барьер, что с самого начала застряла на месте. За свою торговую деятельность Мирону Мироновичу приходилось вести дела с евреями-дельцами, и по-своему он правильно определял способности этих гешефтмахеров, нередко соревнуясь с ними в изворотливости и напористости. Но евреи-колонисты удивили Мирона Мироновича, особенно, медлительный, добродушный Перлин, которого трудно было расположить к себе. Мирон Миронович подумал, что существуют разные роды евреев (раньше это ему не приходило в голову), одни — стремящиеся во что бы то ни стало заработать и живущие сегодняшним днем, другие, как Перлин, потерявшие аппетит к живой копейке и уверенные в завтрашнем дне. Если все колонисты были похожи на Перлина, — Мирону Мироновичу не стоило потрясать червонцами, обещать москоопхлебные кредиты, потому что все могли раскусить предложение Москоопхлеба и поднять его представителя насмех. Также пропадала надежда Мирона Мироновича на Канфеля, которого колонисты, очевидно, не приняли за своего и (на это бухгалтер обратил особое внимание) не говорили с ним по-еврейски, чтобы заранее все порешить между собой. Еще не нравилось Мирону Мироновичу, что Канфель ушел гулять с Рахилью; она вряд ли станет помогать Москоопхлебу, а, неизвестно, не рассердятся ли старшие на ночную прогулку с девушкой, не попросят ли оставить их дом подобру-поздорову. Мирон Миронович сгоряча решил не платить Канфелю вторые сто пятьдесят рублей, и, если юрисконсульт будет спорить, отказаться от его услуг.