— Угощай, красавица! Хозяйка будешь!
Канфель взял из рук Рахили стаканчик, подставил его под кран боченка, наполнил вином и поставил перед ней. Отодвинув стул, он встал, театрально поднял стаканчик и сказал:
— Господа!
— Господа в Соловках! — отрубил Сидякин.
— Я предлагаю первый тост за наших дам!
— Молодчина! — обрадовался Мирон Миронович и чокнулся с Ирмой. — За ваше!
— Мосье Канфель! — сказала Ирма, и зрачки ее стали темнозелеными. — Я пью за вашу даму!
— Присоединяюсь! — изрек Сидякин, еще раз убеждаясь, что отношения между Ирмой и Канфелем испорчены. — Желаю стопроцентного успеха!
Для всех была прогулка и ужин, для Мирона Мироновича — разведка и сражение, которое решало судьбу Москоопхлеба. Как лазутчик, проникнувший в штаб врага, Мирон Миронович понимал, что каждый промах может повести к гибели, и в оба глаза следил за всеми. Он стремился вывести из строя графа, не сомневаясь, что граф — чекист, и, зная об его антисанитарном свойстве, велел кругляшу поставить перед графом другой боченок. Граф обрадовался боченку, наливал себе по два стаканчика, зажимал один между мизинцем и безыменным пальцами, другой между средним и указательным и, подняв стаканчики над широко раскрытым ртом, наклонял их таким образом, что две винные струйки одновременно лились в рот. Мирон Миронович даже подумал, что хорошо натянуть один конец резиновой кишки на кран боченка, а другой вставить в горло графу и сразу перекачать все вино в его пищевод. Вторым опасным человеком для Мирона Мироновича был Перешивкин, который, забыв о присутствии Сидякина, ухаживал за Ирмой, готовя новый повод для ревности и ссоры. Мирон Миронович положил кулечек с водкой под свой стул, крепко наступил на него ногой и нарочно с неохотой дал Перешивкину вторую бутылку, рассчитывая, что он придет за третьей. Видя, что Рахиль не пьет вина, Мирон Миронович положил на тарелку слив, откупорил бутылку ананасной воды и отнес ей. Он несколько раз шептал на ухо Канфелю, уговаривая поменьше пить и помнить о деле, но, соглашаясь с ним, юрисконсульт потягивал стаканчик за стаканчиком и заметно пьянел. Мирон Миронович об’яснил кругляшу, что Канфелю нельзя много пить. Кругляш поманил пальцем татарку, сказал ей несколько слов, и Канфель с изумлением увидел, что бутылки убегают от него, а боченок с вином, словно в него вставили мотор, скрипя колесиками, откатывается на другой конец стола…
— Славяне! — сказал пьяный Перешивкин и громко икнул. — Моя душа озарена небесным сиянием, и мои уши слышат голос господа: наступает час погибели желтого иноверца! — он повернулся к Мирону Мироновичу, который подбежал к нему сбоку, и нараспев произнес: — Или, или, Лама Савахфани!
— Николашка! — строго сказал Мирон Миронович, ставя перед учителем третью бутылку. — Не бесись!
— Мирошка! — радостно отозвался Перешивкин, вставая. — За Расеюшку-Русь! — и, распахнув рот, он выплеснул туда весь стаканчик водки.
— Не бесись, не бесись! — еще строже повторил Мирон Миронович, стараясь усадить его на стул. — Уважаемый человек, а озорничаешь!
— Христос воскресе! — вдруг воскликнул Перешивкин и, обняв Мирона Мироновича так, что тот не мог пошевелиться, трижды поцеловал его. — Слышишь, колокола гудят! — и, прислушиваясь, он стал поднимать и опускать палец. — Бим-бом! Бим-бом!
Мирон Миронович отшатнулся от Перешивкина, испуганно посмотрел на Сидякина (уполномоченный ел помидоры), оглянулся — нет ли позади свиней, и боком пошел на свое место. Он подумал, что выпил лишнее, и потому ему кажется, что все вокруг него пьяны, а он трезв.
— Когда нас порадуете? — спросил он Ирму, силясь показать своего улыбчивого зайчика, но зайчик был под хмельком и развесил уши.
— Я набираюсь настроения! — ответила Ирма, стиснутая с боков Сидякиным и Перешивкиным. — Мне надо порепетировать с оркестром!
Мирон Миронович повел Ирму в комнату, где помещалась касса, кругляш спрыгнул с высокого стула, на котором сидел за конторкой и почтительно ждал распоряжений. Мирон Миронович велел позвать дирижера оркестра, и, едва за кругляшом захлопнулась дверь, вынул из кармана бумажник, из бумажника — одиннадцать банкнотов тридцатирублевого достоинства.
— Сто пятьдесят вы получили. — Вот еще триста пятьдесят. Сосчитайте!
— Я верю вам, мосье! — сказала танцовщица, пряча деньги в сумочку.
— Стало быть, всего получено вами пятьсот! — подытожил Мирон Миронович и вынул из бумажника заранее написанную расписку. — А теперь для формы прошу писульку об авансе!