— Сын! — оказал он Левке, который приехал помогать в полевой работе и, испугавшись, просился к дедушке: — Тысячи лет идет под ногами еврея землетрясение, и он не упал. Будь евреем!
Колонисты не отступили, шли на землю с плугами и тракторами, ссужали соседние татарские деревни виноградными саженцами, давали русским соседям глубоко вспахивающие плуги, узнавали у немцев, опытных хозяев, как ухаживать за зрелым виноградом. Колонисты строили артезианские колодцы, бани, открывали клубы, закладывали здание еврейской школы, рассуждали, как знатоки, о семенах, пропашке и удобрении.
В то время заболела молодежь учебным психозом, потянуло парней, девушек в политехникумы, на курсы, в вузы, и многие уехали готовиться, хлопотать и не вернулись в степь. Это город, тысячелетний властелин еврейского мозга, очаровывал, вырывал из колоний молодежь, как слабые гвозди клещами, и бросал их вместо вуза на фабрики, в канцелярии, за прилавки и в скороспелую семейную жизнь. Рахиль тоже уехала в Симферополь, поступила на тракторные курсы, училась, ходила в музеи, театры и кино.
«Отец!» — писала она Перлину. — «У меня большой интерес к представлениям и книгам. Хорошо бы Фрайфельду иметь кино и библиотеку! Есть такие счастливцы, которые это получают».
Она вернулась, одетая по последней симферопольской моде, дичилась фрайфельдцев, и они дичились ее; но когда привезли трактор и Рахиль села за руль, сотни глаз радовались, сотни рук махали ей, сотни глоток гоготали над тетей Ривой, которая охала и причитала:
— Это совсем мужчинское дело! Она может вывалиться и попасть под паровик! Жалко же несчастную сиротку!
Той весной в «Фрайфельд» приехал представитель евпаторийской кооперации, чтобы заключить договор на доставку семян и закупку пшеницы. Он ходил по дворам, осматривал хозяйства, добивался — нет ли в поселке батраков и не ездят ли колонисты в город торговать хлебом. Он подробно расспросил Рахиль об устройстве трактора, предложил разобрать и собрать мотор, а потом невзначай спросил:
— Виноград сами сажаете? — и, услыхав утвердительный ответ, усомнился. — Трудная это история! Тут опыт и все такое!
Рахили была неприятна его подозрительность, но она сдержала себя, сделала вид, что не понимает намеков, и ответила:
— Виноград большой капризник! Может быть, вы тоже зажелаете садить? Я об’ясню все подробности! — и она говорила ему о винограде, как до этого часто рассказывала новичкам-переселенцам. — Прежде надо резать с лозняка ветку. Это имеет название: чубук! Он бывает у нас до аршина и даже до полутора. Чубук стоит немного в воде, потом его садят в землю, и срезанное место обязательно вверх! Это имеет название: кильчевание. На срезанное место наплывают соки, чубук тащут из земли, переворачивают, садят и уже срезанное место обязательно вниз!
— А глубоко?
— Я говорила: до аршина и до полутора, чтоб получить из земли воду. Если глубже, то мокрей!
— И это все?
— Что за нетерпеж! — воскликнула Рахиль, и ей стало весело оттого, что она понимает хитрость собеседника, а он не догадывается об этом. — Первый год дает зелень! Ее режут, чтоб лист не отдал воду. Второй год дает пару веточек, третий — на веточке по две веточки. Уже боковые рождают ягодки!
— Сколько раз приносит каждая ветка?
— Один. После она сохнет!
— Молодец! — вдруг воскликнул представитель кооперации. — Трактор знаете и в виноградарстве смыслите!
— Вы думали наоборот?
— Признаюсь, сомневался!
— Что же теперь?
— Теперь вижу, что у вас пошла настоящая работа! — ответил он, снял кепку, тряхнул русыми волосами и протянул руку. — Будем знакомы! — Он улыбнулся голубыми глазами. — Трушин!
Эта встреча осталась в памяти Рахили, фрайфельдские парни, которые по вечерам заходили в перлинский дом, стали неинтересны, и она гуляла одна. Уходя далеко в степь, она вслух повторяла разговор с Трушиным и, снимая с себя невидимую кепку, передразнивала его:
— Признаюсь, сомневался!
Она встречалась с ним в городе, в ней вырастала уверенность, что он — верный и сильный человек, что ему можно доверить себя и свою жизнь. Вдруг она нашла, что над «Фрайфельдом» небо необычайной голубизны, что фрайфельдцы — люди совершенной доброты и что ее трактор — живое, отзывчивое существо. Когда она выезжала в поле, ее сердце билось в такт с его сердцем, ее горячий пот смешивался с его черным потом, его сила становилась ее силой. Нет, даже Трушин не мог оторвать ее от «Фрайфельда», она готова была ногами врасти в фрайфельдскую землю, ухватиться руками за колосья, упереться головой в небо…