— Рахилька, ты — ленивка! — крикнул Левка, встретив сестру по дороге. — Твой трактор учит тебя ползти! Одной поли ягода! — и, засунув руки за пояс, он зашагал дальше.
Рахиль засмеялась, поставила ведро с молоком, догнала Левку и, повалив на землю, стала его щекотать:
— Паршивец, сколько в тебе ребрышков? Раз, два, три!..
Левка визжал, дрыгал ногами, но был очень доволен и, когда Рахиль отпустила его, поднялся с земли и оказал:
— Сама марала, сама чисти!
Рахиль отряхнула его рубашку, поправила на голове соломенный картузик — старый подарок тети Ривы. Левка обнял ее и звонко чмокнул в нос:
— Ты самая красавица на всем миру!
Перед сыроварней стояла очередь, женщины и девушки приносили в ведрах молоко, ведра были прикрыты чистыми тряпочками, и над ведрами таял сладкий аромат. Рахиль шла дежурить, ее пропустили, она вошла в сыроварню и вылила молоко в стоящий при входе молокомер. Сыровар записал количество кварт в свою ведомость, в книжку Рахили и вылил молоко из молокомера в чан через сито, устланное тонким полотном. Так поступал сыровар с молоком тех колонистов, хозяйство которых было на отличном счету, у других же он брал молоко в пробирку, определял его по вкусу и цвету, иногда производил пробы на брожение, каталазу, редуктазные и лейкоцитные пробы Тромсфорда. Иначе — трудно перерабатывать сборное молоко в капризные сыры, и должен сыровар знать, что молоко желтоватого цвета без грязи, крови, привкуса, сгустков содержит нужный процент жира, казеина, сахара, альбумина, имеет законный удельный вес и кислотность, По заведенному порядку в сыроварне были расставлены приборы и посуда: на чистом полу два котла с широкими полями, деревянные снаружи и металлические изнутри, в углу сверкающий, как снег, сепаратор, маслобойка, маслообработник, у окна на столике — прикрепленная центрофуга, под кисеей приборы для определения качества молока: ареометр Ковена, градусник в деревянной оправе, бутирометры, отстойные стаканы, пробирки, мензурки, пипетки, бутылочки и баночки. Плита уже была растоплена, в замурованном котле согрелась вода, и, надев белый халат, Рахиль вымыла узкий столик. Она аккуратно положила на него соломенники по уклону вдоль стола для легкого стока сыворотки, прикрыла соломенники крученой серпянкой, обдала их кипятком и стала мыть и расставлять по краевым планочкам столика цилиндрические формы. Еще очередь не кончилась, но первый котел был полон, Рахиль через воронку налила между его стен горячей воды, согрела молоко и приготовила его для сквашивания. Сыровар положил в молоко строго отмеренное количество сычуга, и Рахиль заметила время: каждая недодержанная иди передержанная минута могли повлиять на вкус, цвет, плотность и ноздреватость сыра. Рахиль воткнула в свернувшееся молоко — в калье — указательный палец, чистый излом калье не убедил ее, она опустила отвесно в него деревянный ковш, и ковш, погрузившись на две трети, остановился, показывая, что произошло полное сквашивание. Девушка взяла лиру (русскую решетку, на которую натянута проволока), погрузила лиру с противоположной стороны от себя до дна в калье, медленно повела к себе, прорезала весь слой, и из надрезов калье выступила сыворотка. Рахиль водила лиру вдоль стен котла, повертывала ее в обратную сторону, совершая восьмерку, и от ритмичных движений лиры калье распадалось на сырные зерна, зерна дробились и шлифовались друг о друга, принимая одинаковую форму и величину. Очередь кончилась, сыровар сменил уставшую девушку, ускорил движения лиры, и Рахиль подлила между стен котла горячей воды, чтобы закрепить зерна.
— Добрые будут сыры! — сказал сыровар, сжимая в руке клейкие зерна, как замазку. — Пора формовать!
Вычерпнув лишнюю сыворотку, он наполнил сырной массой цилиндрические формы, которые придерживала Рахиль, и для будущих сыров наступил пятнадцатиминутный отдых перед кропотливыми двенадцатичасовыми поворачиваниями и самой важной операцией: посолкой. Когда сыровар подсчитывал головки отдыхающего «бакштейна», в сыроварню пришел Пеккер, снял котелок и сказал:
— Рахиль Самуиловна, а гаст из гэкум’н!
— Какой гость?
— Ир франт!
— Чей франт?
— Жених есть жених! — проговорил Пеккер и подмигнул сыровару. — А хиц ин паровоз!
Рахиль догадалась, что тетя Рива кому-нибудь проговорилась о своих планах, фрайфельдские кумушки подхватили новую весть, — ведь еще солнце их не прожгло, не продул ветер, не обессилили они от крови и пота, пролившихся на тугую степную землю. Девушка сняла халат, схватила черный платок, выбежала из сыроварни, и ветер вз’ерошил ее волосы, захлестнул юбку между колен. Грудью напирая на ветер, крепко ступая по земле, Рахиль спешила домой, чтоб одним взмахом выбить из сплетни смысл и приглушить ее (так одним рывком она выключает в тракторе мотор, и машина — мертвая).