— Уй-й! — восторженно произнес Левка и дернул вожжи. — Но, Файер! Но-о!
В прошлом году он ходил с дедушкой Меиром на представление факира Кара-Рога, факир глотал горящую паклю, прокалывал шляпными булавками щеки, укрощал змей и проделывал такие фокусы, что Левка стал подумывать, не променять ли ремесло жокея на искусство факира. Заметив, что дедушка, послюнявив пальцы, тушит свечу, Левка произвел первый факирский опыт и обжегся. На пальцах вскочили молочные волдыри, он плакал, не приготовил урока по физике и получил у Перешивкина «неуд». Когда дедушка Меир начал учить Левку пятикнижию и рассказывать о чудесах Моисея, мальчишка решил, что пророк — великий факир. Впрочем, дедушка не спорил, только требовал, чтобы Левка выучил наизусть десять заповедей: старик искренне сокрушался, что прошло пять с лишним тысячелетий, а люди не выполняют ни одной заповеди…
— Ты езжай на Ровный, — сказала Рахиль Левке, когда мажара повернула на улицу Революции, — а мы зайдем по делам!
Левка осадил жеребца и помог сойти тете Рине, утонувшей в ротонде. Рахиль любовно разгладила измявшийся жакет: его шил дедушка Меир, каждую пуговицу прикрепил на сто лет, и пальцы девушки осязали в сукне теплоту стариковских рук.
— Поцелуй дедушку!
— Мы не делаем пустяки! — ответил Левка за себя и Файера, который резко взял с места. — Ай, портач!
— Из него лезет озорство! — сказала Рахиль.
Мальчик уже не может пошутить! — возразила тетя Рива. — Слава богу, он не немой!
Перед дверью Озета тетя Рива вынула из футляра новые очки, надела их и вошла в контору, как в минскую лавочку. Рахиль показала заведующему отделением телеграмму, переданную Канфелем, и попросила справку о снятии обложения. Заведующий прочел телеграмму, повертел в руках и заявил, что только сегодня получил ответ из Москвы,
— Мне прямо удивительно слушать! — сказала Рахиль. — А откуда эта телеграмма?
— Из Симферополя! — ответил заведующий. — И без подписи!
— Эти телеграфщики вечно путают! — рассердилась тетя Рива, солидно стукнув рукой по столу. — Один раз мой покойный муж…
— Тетечка, погодите! — остановила ее Рахиль и спросила заведующего: — Что говорится в сегодняшней телеграмме?
— Все самообложения борисовского совета сняты, как незаконные!
— Так это же хорошо! — воскликнула тетя Рива.
— Нет, это нехорошо! — проговорила Рахиль, уводя тетю Риву из конторы. — Этот Канфель устроил нам фальшивую радость!
— Что ты говоришь? — воскликнула тетя Рива, всплеснув руками. — Какой паскудник!
— Я не хочу это так оставить! Я еду об’ясниться с этим рэбе!
— Рахилечка! Барышни не ходят в номер к молодому человеку! Ты уже невеста!
— Я иду, тетечка. Пусть его возьмет стыд!
Рахиль пошла, комкая в кармане телеграмму и не замечая, что дождь черным пунктиром покрывает тротуар. Она прошла улицу, когда услыхала за собой окрик, оглянулась и увидела, что ее догоняет тетя Рива.
— Я чуть не забыла, — сказала она, переводя дыханье, и отдала племяннице футляр с очками. — Я плохо вижу в его очки!
6. СВОИ ЛЮДИ
Трушин бросил туго набитый протоколами портфель на стол, и, охнув, конопатый инвалид чуть подался на правый контуженный бок. Трушин принес из кухни примус, глупый толстячок в усердии высунул синеватый язык, зафурчал и раскалил свое круглое сердце докрасна. Трушин поставил на примус чайник, чернокожий обрадовался жаре, стал вздыхать и пускать пузыри.
Трущин отдыхал. Искусственные розы были недовольны горячим дыханием примуса, они ежились и вопили о варварстве, ужасе и конце мира. Львиные морды на тумбочке, оскалившись, выли оттого, что у них не было туловища и ног, и они не могли разорвать Трушина. Хозяйка услышала вопли своих вещей, постучалась к Трушину и передала ему письмо. («Потерпите! — взглядом сказала она своим вещам. — Скоро конец большевикам!») В конверте находилась записка, приглашающая Трушина на чрезвычайное совещание с Перешивкиным, о теме совещания не говорилось, а под приглашением стояло: «С комприветом Сидякин». Если бы не эта подпись, полетела бы скомканная записка в угол, и не радовались бы хозяйкины вещи, и не случилось бы в эту ночь никаких происшествий. Но Трушину показалась знакомой фамилия, он напряг память и вдруг, вскочив, вытащил из своего портфеля запрос Госхлебторга об уполномоченном Сидякине. Сунув в рот кусок хлеба с колбасой, Трушин почистил куртку, провел расческой по волосам и отвернул краник примуса. (Фыркнув, примус испустил дух, чайник потряс крышкой, как картузом, и обдал шушукающиеся розы паром.)