— Не побывал у вас господин Канфель? — спросил Прут Амалию Карловну, развязав узелок. — И с ним моя Рахилечка?
— Герр Прут, ви ошибалься!
— Это про какого Канфеля спрашивают? — вдруг очнулся Мирон Миронович, повертываясь к Пруту. — Про какую Рахилечку?
— А господин знает мою внучку? — спросил обрадованный старик.
— Выходит, ты ей дедом приходишься! — сказал Мирон Миронович, отодвигаясь со стулом.
Он взял из вазочки мармеладку, смял ее пальцами и, положив комок на ладонь, надавил на него другой ладонью. Разжав ладони, он поднял двумя пальцами сплюснутый кружок и бросил его на стол.
— Видал? — спросил он при общем молчании старика. — Вот так бы вашу нацию!
Амалия Карловна была возмущена, что в ее доме забывают о приличии, и просила Прута не обижаться. Старик дрожащими руками вынул из узелка фрак, брюки и голубую пижаму.
— В кого входит злость, из того выходит ум! — тихо сказал он и передал Амалии Карловне сверток. — Здесь остаток волоса и пуговочки!
Амалия Карловна не могла понять, каким образом очутилась голубая пижама танцовщицы у Прута. Она взяла фрак, по вышитой на вороте монограмме признала одежду мужа и заметила, что фрак обужен и окорочен. Она развернула дорогие ее сердцу шевиотовые брюки (в этих брюках Перешивкии венчался с ней), и в руках ее повисла куцая коротыга. Амалия Карловна ахнула, покраснела и почувствовала, что брюки, как чугунные, тянут ее книзу:
— Герр Прут! Ви потеряль гляза! — и она крикнула мужу: — Ваш костюм есть абсолютно испоршень!
Перешивкин медленно повернул голову, Ирма, смеясь, уплывала из зрачков, мысли его ускользали, как капли ртути из-под пальца, и он почесал за ухом. Взяв из рук жены брюки, Перешивкин подержал их перед собой и, положив одежду на место, отступил на шаг. Вдруг (палец раздавил каплю ртути) он сообразил, что потерял Ирму, а теперь потеряет жену, если она узнает, зачем он отдал портному фрак.
— Неописуемо изуродована вещь! — воскликнул Перешивкин, театрально подняв ручищу. — Не-о-пи-су-е-мо!
— Я сорок лет держу в руках иглу и такой случай не был! — в отчаянии проговорил старик, хватая со стула голубую пижаму. — Что — не вы давали мерку?
— Уважаемый! Это ложь, недостойная старого человека! — резко продолжал Перешивкин. — Я просил вас выутюжить фрак, почистить пижаму и пришить пуговицы!
Амалия Карловна недоумевала, почему опытный Прут перешил по своей прихоти фрак мужа, но понимала, что и муж не отдал бы фрака в несуразную переделку. Это недоумение увеличилось из-за голубой пижамы, которая была чиста, имела всего одну пуговицу и петлю и не требовала починки. Амалия Карловна досадовала, что не попросила Прута зайти в другой раз, тогда она об’яснилась бы с глазу на глаз, а теперь Сидякин мог скверно подумать о Перешивкине. Опасение Амалии Карловны увеличилось, когда уполномоченный подошел к Пруту, клявшемуся в точном выполнении заказа:
— Ну-те-с?
— Ой, господин! Это же верно, как я евреи!
— Вот показательный случай для нашего оппонента! — сказал Сидякин, показывая на Прута. — Только евреи способны на наглую передержку!
— Это есть ошень большой нешастий! — заявила Амалия Карловна, останавливая рванувшихся с места Мирона Мироновича и графа. — Што делайть, repp Прут?
— Чтоб вы не имели обиду, — ответил старик, кладя в узелок перешивкинский фрак, — я сделаю обратную шивку!
— Он есть шестни! — воскликнула Амалия Карловна. — Но, bitte, меряйть мой муж!
В детской еще стояли вещи танцовщицы, в спальне засыпал Кир, и Перешивкин направился с портным в ванную комнату. Он повернул выключатель, пропустил портного и, войдя, закрыл за собой дверь. Прут протянул руку, чтобы снять с шеи сантиметр, но спохватился, полез в карман, вынул тетрадь, наполовину исписанную Левкой, и в колпачке с колечком карандаш. Прут положил тетрадь и карандаш на полку для мыла, развернул сантиметр и попросил Перешивкина снять пиджак.
— За что вы делаете мне горе? — спросил старик, надевая очки. — Я же для вас две ночи работал, и в воскресенье вы не приходили!
— Почему вы пришли без спроса? — прошипел учитель наклоняясь к Пруту. — Жид!
Старик оторопел, карандаш выскочил из его рук и, звякнув, покатился за бутыль с зеленой краской. Кряхтя и напрягая слабые колени, Прут поднял карандаш и прижался к стене. Эта с’ежившаяся, ушедшая в стену фигура напомнила Перешивкину Левку, из~за которого он перенес столько унижений, и, еще больше раздражаясь, он ударил себя кулачищем в грудь.