Думается, именно по причине излишней веселости такой литературы серьезные востоковеды советских времен старались держаться от нее подальше. Они занимались в основном корейской классикой. Старое поколение наших ученых, таких, как
Л. Р. Концевич, М. И. Никитина, А. Ф. Троцевич, Г. Е. Рачков, поработали над корейской классикой на совесть. Они написали хорошие теоретические работы, сделали переводы основных классических корейских романов: «Облачный сон девяти», «Жизнеописание королевы Инхен», «Сказание о Чхунхян» и т. д. Качество перевода этих романов и новелл — на высшем уровне: здесь тебе и отточенный русский язык, и прекрасное знание переводчиком реалий, и великолепно сделанные комментарии. Беда лишь в том, что классический корейский роман сам по себе — вещь, рассчитанная на большого любителя. В этом романе практически нет действия, слабо выражена интрига. Он монолитен, неподвижен и тянется бесконечно, как Великая китайская стена. Монотонные жизнеописания добродетельных государей, детальные перечисления блюд на столах, обильно сдобренные невнятными стихами и пышными сравнениями, которые ничего не говорят западному человеку. Длинные описания внешности героев в стиле:
«Глаза у него были широки, как у Сюй Фу, а уши величественны, как у Гуй Шао»… Одолеть такую книгу мог либо очень добросовестный специалист, либо воинствующий эстет (впрочем, в благополучные и лениво-спокойные семидесятые ни в тех, ни в других недостатка не было).
После установления дипломатических отношений с Республикой Корея российские специалисты (а с их помощью — и рядовые читатели) получили возможность познакомиться с современной южнокорейской литературой. Казалось бы, все замечательно: наконец-то читающая российская публика узнает, что такое настоящая, современная и свободная литература Страны утренней свежести! Наконец-то у японской литературы в России появится достойный дальневосточный соперник! Но не тут-то было.
Первые же переводы южнокорейской литературы на русский язык громоподобно возвестили, что с советской традицией качественного и добросовестного перевода покончено, похоже, надолго. (Эта проблема касается не только корееведения, но и вообще современного перевода в России — уровень его в целом ужасающе низок.) Два сборника современной корейской прозы, вышедшие в Петербурге в 1994 и 1995 годах, «Золотая птица Гаруда» и «Сезон дождей», местами до боли напоминают журнал «Корея» застойных времен.
«Когда вода в котле закипела, она покидала туда заблаговременно начищенный картофель». «Когда он улыбался, то ровный ряд его зубов вызывал у меня ассоциацию с крупной кукурузой», «Бабушка состроила грустное выражение лица». «Я смотрел на клейкие выделения в уголках ее полузакрытых глаз и говорил с чувством неприязни и нетерпения». «Когда полицейские, волоча упорно сопротивляющуюся мать за волосы, удалились…»
Допустили эти корявые ляпы и не иностранцы, и не свои неучи. Переводы сделаны грамотными специалистами, людьми высокого интеллектуального уровня, хорошо владеющими корейским языком. Может быть, даже слишком хорошо. Потому что то и дело в якобы русских предложениях перевода, как кости сквозь кожу, проступают каркасы предложений корейских. Конечно, перевод с корейского на русский — вещь непростая: слишком разный у этих языков грамматический и лексический строй, слишком разнятся и реалии. Переводчик все время попадает под влияние чужого языка. (Это хорошо заметно в устной речи людей, долго живущих в чужой языковой среде. Помню, как сообщила мне о телефонном звонке из Москвы русская соседка в общежитии, которая жила в Корее два года: «Тебе сегодня телефон приходил».) Однако мастерство художественного перевода как раз и состоит в том, чтобы сделать разницу языков незаметной.