Может быть, написано это талантливо, красивым языком. Не спорю. Но сопереживать этим героям, огретым пыльным мешком из-за угла, невозможно – по крайней мере, западному читателю, воспитанному на другой, гораздо более активной литературе: «Когда я вижу сломанные крылья, нет жалости во мне, и неспроста: я не люблю насилья и бессилья…» И меньше всего эти произведения годятся для выполнения основной цели переводной литературы — знакомства иностранцев с Кореей.
Ведь реальные корейцы — это не нация беспросветных пессимистов со сломанными крыльями. Жизнь к этому народу часто бывала немилостива, им знакомы и война, и голод, и суровая бедность. Но удары судьбы корейцы привыкли сносить со стоическим, мудрым терпением и улыбкой, не жалуясь. В массе своей они работают как лошади, но не ноют, потому что помнят, для чего живут на этом свете: для детей, для родителей, чтобы цепь рода, семьи не прерывалась. Нормальные корейцы любят пошутить и повеселиться, большие любители поесть, не дураки выпить и поволочиться за женщинами. Они совсем не те затюканные неврастеники, которые встают перед нами со страниц высокой корейской прозы.
То, что здоровые, сильные, энергичные люди никогда не бывают героями этой прозы, не случайно. Эта традиция опирается на так называемый принцип «хан» (неизбывная печаль, страдание), который с 60-х годов XX века стал считаться основополагающим для корейской культуры. Корейская творческая интеллигенция сегодня воспитывается в убеждении, что лишь печаль и страдание достойны художественного изображения. Ибо это чувства изысканные, на которые способны лишь высокоорганизованные, утонченные личности, а здоровыми и веселыми могут быть лишь грубые неотесанные мужланы. Поэтому в произведениях «высокой» корейской прозы ныне господствует уксусно-чахоточная тональность.
В последние годы к «хану» прибавилась еще и запоздалая мода на экзистенциализм и современную французскую философию (Фуко, Сартр и Ко). Экзистенциалистские мудрствования, конечно, не прибавили высокой корейской литературе жизнерадостности и простоты. Если раньше о герое написали бы просто: «Он горько плакал», — то теперь писателя начинает нести: «Он плакал, горько ощущая бессмысленность существования. Словно кит, стремящийся выброситься на берег, словно ребенок, жестоко кусающий грудь матери. Слезы текли, как безотчетный импульс, повелевающий ему исчезнуть, раствориться в мрачном жерле
Вселенной…» Корейские критики всячески приветствуют эти занудные словоизвержения. Без словечек «экзистенциализм», «постструктурализм» и т. д. сейчас редко встретишь литературоведческую работу, даже если она посвящена творчеству поэтов начала XX века, творивших задолго до того, как эта европейская напасть проникла в Корею.
К счастью, «хан» и экзистенциалистские заморочки не исчерпывают корейской культуры. В ней есть что читать, есть что переводить. Но чтобы корейская литература действительно получила известность за рубежом, надо, на мой взгляд, прежде всего отказаться от навязчивой идеи перевода лишь произведений возможных кандидатов на Нобелевскую премию. На нынешнем этапе важней другое — просто приучить российского читателя к мысли, что литература в Корее есть, и интересная. Для этого, мне кажется, надо попытаться перевести те произведения, которые охотно читают сами корейцы. Это наверняка будут легкие жанры, вроде детективов или триллеров. Серьезные литераторы относятся к ним свысока (помню, с каким осуждением посмотрел на меня корейский поэт Со Чжон Чжу, когда увидел, что я, аспирантка филологического факультета, читаю детектив Ким
Сон Чжона «Тайная возлюбленная»). На мой же взгляд, эти книги в Корее часто вполне достойны внимания. Я не являюсь поклонницей детективов ни российских, ни западных, но корейские мне неожиданно понравились. Легкая грусть, восточная неторопливость, лирические описания придают банальным догонялкамстрелялкам в Корее особый колорит и смысл.