Во всех странах Запада существует проблема безработицы. Для американцев, испанцев, голландцев, датчан, итальянцев, англичан, немцев и бельгийцев эта проблема вполне конкретна: нехватка рабочих мест. А вот для французов это, прежде всего, вопрос "цивилизованности государства".
Стоит обронить словечко, и от Нанта до Нанси, от Канн до Кале подающие надежды философы, сидя за своими персональными компьютерами, примутся формулировать новые теории и концепции. А по всей Франции еще 58 миллионов философов замрут в нетерпеливом ожидании.
СИСТЕМА ЦЕННОСТЕЙ
Несмотря на озаренное революциями и мятежами прошлое, французам удалось создать вполне устойчивую, даже, пожалуй, неколебимую систему жизненных ценностей. Они, например, всегда с огромным уважением относились к развитому интеллекту, к высокой квалификации, а также к деятельности некоторых академических институтов.
Ибо, хотя во Франции и существуют еще пережитки старой классовой системы (немногочисленные аристократы, чьи предки не были обезглавлены Мадам Гильотиной), ос
[14]
нова французской государственной системы - это прежде всего меритократия(1).
В США считается, что любой человек может достичь всего на свете, если по-настоящему этого захочет. В Великобритании установка несколько иная: любой может достичь всего на свете, если докажет, что он на это способен. Во Франции же уверены: любой может достичь всего на свете, если получил соответствующую квалификацию, ну а если он ее получил, то ему попросту обязаны предоставить возможность достичь всего, чего он хочет, сразу же, как он докажет, что шел к своей цели правильным путем, соблюдая общепринятые нормы и условности.
Перед умом французы поистине преклоняются. Наибольшее уважение и любовь у них всегда вызывали продукты интеллектуальной деятельности, то есть одновременно Ума и Чувств. Они способны поклоняться как идеям, так и тем, кто эти идеи создает. Именно поэтому французские политики различного масштаба получают возможность выступать с любыми самыми дерзкими, фантастическими, дорогостоящими и, в общем-то, нелепыми прожектами, которые просто обречены на всеобщее одобрение (даже если ясно, что впоследствии они могут закончиться страшным провалом) именно потому, что изначально были столь дерзкими, фантастичными и т.д.
В 80-е годы, например, французы начали лихорадочно искать нефть под Парижем. Остается лишь восхищаться их способностью питать столь дикие, пугающе несбыточные надежды.
У них хватает смелости бесконечно экспериментировать, терпеть неудачи и снова ставить эксперименты - поистине это народ, не обремененный собственным прошлым, а всегда готовый использовать настоящее как трамплин для прыжка в будущее и упивающийся этой своей способностью!
Страстная любовь к собственным корням
Население Франции и Англии примерно одинаково, но площадь Франции превосходит площадь Англии более чем
[13]
в два раза. Именно поэтому каждый, кто приезжает во Францию, прежде всего испытывает ощущение простора. Места здесь, казалось бы, хватит на всех.
Однако французам отнюдь так не кажется. С их точки зрения, во Франции просто негде повернуться. И не только потому, что они недолюбливают (хоть и скрывают эту неприязнь) иммигрантов, которые селятся во французских домах и особняках и лишают коренных жителей рабочих мест, но и потому, что французам свойственно болезненно-собственническое отношение к каждой канаве, куче навоза и кусту крапивы на родной земле.
Земля - точнее, владение ею, - может послужить тем самым яблоком раздора, из-за которого рушатся тесные родственные и семейные узы, распадаются благополучные крепкие браки. "Жан де Флоретт" и "Манон ручьев" были отнюдь не выдумкой Марселя Паньоля(2). В первом фильме герой, которого играл Жерар Депардье, застрелился, во втором - повесился. И все из-за земли! Но каждому французу близки и понятны переживания обоих киногероев.
Единственным долговременным и действительно ценным достижением Французской революции французы считают то, что она дала народу землю, которую не отнимет ни один родственник-интриган, явившийся вдруг невесть откуда.
Исключением из правил в подобном трепетном отношении к земле составляет, разумеется, продажа ненужных участков "этим предателям", англичанам, готовым, как последние идиоты, купить любой дряхлый амбар или полусгнивший свинарник где угодно - от Роскофа до Рокамадура. Одно дело ссориться из-за одного-двух камней с кровными родственниками, но совсем другое - ободрать как липку совершенно незнакомого человека, да к тому же иностранца!
Вполне возможно, места во Франции действительно хватает всем - чисто теоретически. Но на практике его никогда не бывает и не будет достаточно, даже если население страны уменьшится в два, а то и в четыре раза. Без зазрения совести французский фермер или крестьянин готов убить брата, дядю, тетю или племянника за клочок земли и пустит в ход любые длительные уговоры и лесть, чтобы добиться у
[16]
родной бабушки дарственной на земельные владения; потом старушке придется, правда, коротать оставшиеся дни где-нибудь в жалком флигельке, если внучку вдруг взбредет в голову разбить дополнительную грядку и посадить бобы.
Буржуазия как класс
Быть буржуа - это не конкретный общественный статус, не принадлежность к определенному классу, а, скорее, образ жизни. Причем этот образ жизни, как ни странно, вызывает у французов одновременно и восхищение, и отвращение. Буржуазия привлекает их уверенностью в себе, отсутствием вульгарности, своей надежностью и долговечностью. Однако французам отвратительны предсказуемость буржуазии, отсутствие любознательности, излишняя респектабельность. Это тяжелый внутренний конфликт, и разрешить его французам пока что не удалось.
С первого взгляда кажется, что во французском буржуазном обществе царит истинное равенство - попробуйте, например, представить себе, чтобы в Англии посетитель ресторана говорил официанту "сэр". И все же незаметное глазу прежнее деление на классы в общем-то соблюдается. Среди выходцев из рабочего класса крайне мало юристов, университетских профессоров, врачей или бухгалтеров высокой квалификации. Сыну обыкновенного шофера по-прежнему чрезвычайно трудно стать архитектором, а уж дочери шофера - и подавно.