Когда-то у каждого из них были свои дела, свои интересы, они нередко враждовали друг с другом, интриговали друг против друга, публично оскорбляли один другого. Сейчас все это позади — сейчас их объединяет ненависть к революции, страх перед ней и мечта о скором разгроме большевиков. Встречаясь на Дерибасовской, они могли говорить лишь об одном: о наступлении войск Деникина или Колчака, об очередной победе доблестного русского оружия, о паническом бегстве большевиков. Они передавали друг другу новости, кем-то только что выдуманные, даже не похожие на правду. Но этим новостям верили: ведь «цвет» России, ее недавние хозяева, не могли смириться с мыслью, что их заводы и поместья, особняки и фабрики уже никогда не станут снова принадлежать им, что в России появился новый и вечный хозяин — народ.
Нет, они не могли себе этого даже представить. Они с надеждой оглядывали каждого встречного деникинского офицера, заискивающе улыбались надменным польским легионерам, чопорным англичанам, хмурым грекам — всем, кто пришел в эти дни в Одессу, чтоб установить в стране «порядок», чтобы избавить ее от «варваров-большевиков». Но больше всего надежд русская буржуазия возлагала на французов. Недаром же французский консул Энно, едва прибыв в Одессу, заявил корреспондентам «Одесских новостей»: «Союзные войска прибудут сюда в самое ближайшее время. Цель их проста: восстановление порядка в стране…» И консул не обманул: союзные, а главным образом французские войска прибыли. На одесских улицах появились толпы французских моряков в беретах с красными помпонами. А на Одесском рейде… О, недаром столько народа толкалось на Николаевском бульваре: отсюда хорошо был виден рейд и застывшие на нем могучие корабли — эскадра во главе с дредноутом «Эрнест Ренан». Уже одна эта эскадра — могучая, несокрушимая сила, гарантия скорой гибели большевиков. А ведь еще и сухопутные войска! В Одессе к началу 1919 года было около 30 тысяч иностранных солдат. А всего на юге России не менее 130 тысяч.
И петербургская, московская и одесская знать, стараясь перещеголять друг друга нарядами и драгоценностями, устремлялась на Дерибасовскую, на Николаевский бульвар, чтоб обменяться новостями и еще раз собственными глазами посмотреть на «освободителей» — иностранных солдат и офицеров, которые спасут Россию от большевиков.
Впрочем, публика в центре Одессы была не одинаковая: в толпе то и дело мелькали скромно одетые люди — мелкие чиновники и интеллигенты, бежавшие от революции, растерявшиеся перед ее могучим напором. Очутившись в Одессе, они с тревогой и удивлением прислушивались и присматривались к тому, что творится вокруг, и многие уже начали понимать трагическую ошибку, которую допустили. И все чаще думали о том, как исправить ее. Но пока еще они ходили по Дерибасовской, по Николаевскому бульвару, по Приморской и Пушкинской. Они тонули в пестрой толпе, на них никто не обращал внимания.
Высокая стройная женщина в коротком, немного поношенном меховом пальто и широкополой шляпе, наверное, была одной из этих петербургских или московских интеллигенток, заброшенных революционным вихрем в Одессу. На нее тоже никто не обращал внимания.
У самого порта, когда женщина уже собиралась свернуть в одну из боковых улочек, перед ней неожиданно появился подвыпивший деникинский офицер. Стройная фигура и огромные серые глаза, видно, произвели сильное впечатление на офицера, и он решил немедленно познакомиться с женщиной.
Ж. Лябурб
Улочка была совершенно пуста — даже как-то не верилось, что совсем рядом шумит яркая толпа на Дерибасовской. К тому же ранние зимние сумерки здесь были гораздо заметнее, чем на Дерибасовской. Офицер окликнул женщину, но она не обернулась, только ускорила шаги. Офицер окликнул еще раз. Женщина продолжала идти, все ускоряя и ускоряя шаг. Вот она дошла до поворота и свернула в какой-то совсем темный переулок. Офицер побежал следом. Он уже почти догнал ее. И вдруг кто-то крепко схватил его за плечо и сильным ударом сбил с ног. Оглушенный офицер не слышал ни коротких возгласов, ни удаляющихся шагов. Лишь через несколько минут он пришел в себя. Но ни женщины, ни того, кто оглушил его, конечно, уже не было.
А они тем временем прошли проходным двором на соседнюю улицу и лишь тут замедлили шаг. Теперь они были похожи на гуляющих — два французских матроса и стройная женщина в широкополой шляпе и коротком меховом пальто.
— Что это значит, мадемуазель Жанна? — спросил один из матросов по-французски.
— Это значит, что я еще могу нравиться, — ответила Жанна тоже по-французски и, сняв шляпу, тряхнула коротко остриженными волосами. — Неожиданный поклонник, — улыбнулась она.
— О, мадемуазель всегда очаровательна, — заметил второй моряк, но, поймав строгий взгляд Жанны, тут же добавил: — Как, впрочем, все француженки,
— А вы галантны, как, впрочем, все французы, — засмеялась она, но вдруг оборвала смех. — Нет, далеко не все. — И морщинка легла у нее между бровей.
Все трое, видимо, в эту минуту подумали об одном и том же: 17 октября 1918 года — всего три месяца назад — высадились а Одессе французы. Но сколько крови уже пролито ими, сколько свежих могил появилось за это время! Стреляли в каждого подозрительного, убивали на улицах без суда и следствия, убивали в тюрьмах и на кладбищах. Позже в архивах будут обнаружены материалы, документы, рассказывающие о хозяйничанье оккупантов в Одессе. В них черным по белому написано: «Вся семья облита спиртом и сожжена», «Убит электрическим током», «Изувечен при пытке путем выжигания порохом рисунков на спине», «Закопали живым в землю», «Брошен живым в море», «Выколоты глаза, отрезаны уши» и т. д.
Позже станут известны цифры: убито более 38 тысяч, изувечено более 15 тысяч, арестовано и подверглось пыткам около 46 тысяч человек. Конечно, свирепствовала не только французская, но и английская, и греческая, и польская, и белогвардейская, и петлюровская контрразведки. Но хозяевами в городе все-таки были французы. Здесь, на юге России, они были главными представителями иностранной интервенции, которая пришла на помощь гибнущей русской буржуазии.
Эти цифры станут известны позже. Но и в то время все знали — по ночам гремят выстрелы, мечутся по улицам озверевшие контрразведчики, врываются в дома, стреляют в прохожих патрули.
И кому, как не им, французским морякам и Жанне Лябурб — одесской подпольщице, знать, как свирепствуют оккупанты. О, все трое хорошо знали, что ждет их, если они будут схвачены вот с этими листовками, которые Жанна сейчас передала морякам. Но моряки знали и другое: в этих листовках — правда. А за правду можно отдать жизнь.
И Жанна Лябурб понимала: эти листовки могут оказаться сильнее орудий дредноутов и крейсеров, стоящих на рейде. Чтоб заставить замолчать эти орудия, чтоб перестала литься кровь, чтоб окончилась война и молодая Советская республика могла строить мирную жизнь, — за это тоже можно отдать жизнь. Французские моряки только что узнали великую правду. Жанна уже много лет знает ее. И много лет борется за эту правду.
В 1895 году восемнадцатилетняя Жанна, дочь парижского коммунара, сражавшегося в 1871 году на баррикадах Парижа, впервые попала в Россию. Здесь она познакомилась с нелегальной литературой, с революционерами и с этого момента отдала всю свою жизнь борьбе.
Уехав на короткое время во Францию, Жанна снова возвращается в Россию уже с дипломом учительницы и полностью уходит в подпольную работу. А когда в 1905 году в России началась революция, дочь парижского коммунара пошла на баррикады.