Американские и английские революционеры откликнулись на призыв — они приходили в Мариинский дворец, в маленькую комнату на третьем этаже, чтобы записаться в интернациональный отряд и стать бойцами только что организованной Красной Армии.
Но приходили не только революционеры.
…Вильямс смотрел на бойцов интернационального англо-американского отряда. Их было 60 человек, пришедших сейчас на стрельбище, чтоб научиться владеть оружием. Да, многие из них еще совсем недавно даже близко не видели винтовки. Как, например, вот тот немолодой уже человек с черной бородой, старательно прицеливающийся в мишень. Борода ему мешает, он крутит головой, виновато оглядывается на инструктора и снова целится.
Профессор Чарльз Куц. Известный в Америке пропагандист толстовского учения. Он и в Россию приехал, чтоб изучить получше толстовцев. Его основной лозунг в жизни — «не убий!». Не убивай никого!
Вильямс знал, что профессор негодует даже тогда, когда слышит об убитой козе, разражается гневной речью по поводу убитого цыпленка. И вдруг он стал солдатом. Что заставило его так поступить? Вильямс давно собирался спросить об этом профессора, да все как-то не получалось.
Раздался выстрел. Куц бросился к мишени с быстротой совсем не пятидесятилетнего человека. И тут же послышался его ликующий крик:
— Есть! Попал!
Радостно сверкая глазами, он подбежал к Вильямсу, размахивая бумажной мишенью.
— Смотрите, Альберт! Попал! В самое яблочко!
— Поздравляю, профессор, — улыбнулся Вильямс, — из вас получается отличный солдат.
— Да! — профессор гордо вскинул бороду. — Получается.
— А как же с толстовством? Ведь «не убий»…
— Да, «не убий»! — перебил Вильямса профессор. — А они хотят убивать. И я не могу оставаться спокойным, когда они хотят убивать, хотят убить величайшее, как я теперь понял, завоевание человечества — русскую революцию.
Он аккуратно сложил мишень, спрятал ее в карман и, неуклюже вскинув винтовку, зашагал по полю.
«Они» — это были войска кайзеровской Германии, «они» — это соотечественники писателя Вильямса и профессора Куца, уже высаживающиеся на севере Советской России, чтобы, как сказал американский генерал Финлесон, «смыть клеймо большевизма с России и цивилизации».
Уже пылали мурманские и архангельские деревни, уже пропитался кровью песок трагического острова Мудьюг, но все чаще и чаще задумывались американские и английские солдаты над тем, зачем их привезли сюда, почему их заставляют убивать.
И все чаще и чаще расспрашивали солдаты крестьян, кто такие большевики.
Ведь на родине им совершенно серьезно говорили, что большевики порождение дьявола. Американский миллионер П. Вандерлип, посетивший вскоре после войны Россию и беседовавший с Лениным, признался Ильичу: не очень-то легко ему будет убедить своих соотечественников, что большевики такие же люди, как и все. Что же говорить о рядовых американских парнях, мозги которых тщательно обрабатывались опытными пропагандистами. Но есть непреложный закон: правда, как бы ни старались ее скрыть, пробьет себе дорогу, И американские солдаты все яснее начинали понимать — здесь, в России, им делать нечего.
Уже отказался стрелять в русских 339-й полк, уже томились в тюрьмах 500 американских солдат, уже 40 человек было расстреляно по приговору военно-полевых судов. А недовольство все продолжало расти.
— Сэр, для какой цели мы здесь и каковы намерения правительства Соединенных Штатов? — спросили своего командира солдаты полка, отказавшегося выступить на передовую.
Вместо ответа командир полка прочитал солдатам статью из военного устава, статью, в которой говорилось, что мятеж в войсках карается смертной казнью.
А на вопрос солдат ответили большевики.
«Вы, солдаты, сражаетесь на стороне эксплуататоров против нас, рабочих России. Все разговоры о том, что интервенция предпринята с целью «спасти» Россию, на самом деле означают, что капиталисты ваших стран пытаются отнять у нас то, что мы отобрали у их друзей, капиталистов, здесь, в России… Вы поднимаете винтовки, вы направляете пушки, чтоб стрелять в нас, играя самую презренную роль рабов…»
И нередко случалось: американские солдаты не только отказывались стрелять в русских — американские солдаты переходили линию фронта. Поодиночке. Группами. Десятками. Как это было под Котласом, когда 50 человек добровольно сдались в плен, как это было под Ригой, где линию фронта перешли несколько десятков человек.
Одни солдаты не хотели воевать против Красной Армии, другие хотели воевать в ее рядах. 50 американцев, канадцев, англичан попросили направить их на военные курсы, чтоб, как писали они в своих заявлениях, «впоследствии в качестве красных офицеров принять участие в борьбе с международным империализмом за торжество социалистических идей».
Под мощными ударами Красной Армии откатывались интервенты, освобождая занятую территорию. А в их тылу действовали интернационалисты. Такие, как Джеймс Хиггинс, такие, как Майкл Смит.
Джеймс Хиггинс — рядовой американец. Рядовой американской армии стал героем одного из самых известных в Америке романов знаменитого Эптона Синклера. Но прежде чем он стал героем романа, он стал одним из героев гражданской войны в России.
Джеймс не первый год служил в американской армии — до того, как военный корабль доставил его в Советскую Россию, он уже много месяцев провел в окопах империалистической войны.
Хиггинс был настоящим патриотом — он готов был, если это нужно для блага родины, ехать на русский север.
Только нужно ли это родине?
Тут, на берегу Белого моря, он впервые задумался над этим, И впервые понял, что напрасно так гордился званием солдата американской армии. И тогда появилось желание бросить винтовку. Дезертировать — это был бы самый легкий путь. И это было бы предательством по отношению к товарищам, которые останутся здесь и по слепоте своей будут продолжать творить черные дела, на которые толкает их командование. От того, что Джеймс Хиггинс швырнет свою винтовку, американская армия не ослабеет и не уменьшится количество расстрелянных, повешенных, замученных большевиков, не перестанут гореть избы русских крестьян. Нет, Джимми Хиггинс останется в армии Соединенных Штатов. Но…
Никто не знает, сколько раз окликал его патруль на улицах Архангельска, сколько раз вздрагивал Джимми, боясь, что патруль поинтересуется содержанием его карманов. Но все проходило пока благополучно, и антивоенные листовки регулярно появлялись в казармах.
Контрразведка сбилась с ног. А Джимми Хиггинс — днем солдат американский армии, ночью подпольщик, работающий бок о бок с архангельскими большевиками, — продолжал писать и распространять листовки.
Когда контрразведка все-таки выследила и арестовала его, Джимми били в бессильной ярости, вымещая на нем злость за неудачи на фронте. Его били, требуя, чтоб он выдал архангельских большевиков. Хиггинс молчал. Молчал, когда его жгли раскаленным железом, молчал, когда вырывали ногти, ломали суставы. Американцы пытали своего солдата, а он молчал, не желая выдавать своих русских товарищей…
Если Джеймс Хиггинс не сразу понял великую правду революции, то Майкл Смит к моменту оккупации Севера был уже подготовленным борцом. Может быть, потому, что у себя на родине уже участвовал в политической борьбе, может быть, потому, что попал в Россию еще до революции — в годы первой мировой войны, — полюбил эту страну, ее народ, проникся его освободительными идеями.
И когда американские солдаты вступили на землю Советской России, Майкл Смит почувствовал себя лично ответственным за черные дела своих соотечественников.
Когда началась оккупация, Смит был далеко от фронта. Но он немедленно отправился в район боевых действий. Он шел напрямик, лесами, пробираясь по бездорожью, минуя гибельные болота. Он пришел на Северную Двину, чтоб немедленно вступить в бой.