Слушатели согласно закивали головами.
— Я все это читал в газетах, — сказал капитан.
— Хорошо, — сказал футболист. — А теперь я вам должен сказать, что в этом нет никакой моей заслуги. Понимаете — никакой! И если хотите знать, я, Санто ди Чавес, не намного больше футболист, чем вы, — он кивнул на капитана, — или вы, — на болезненного молодого человека.
— Скромность в такой буйволиной дозе… — пробормотал покерист.
— Все понятно, — сказал капитан. — Вы хотите сказать, что у вас замечательный тренер и вы во многом обязаны ему.
— Нет, — возразил спортсмен. — Мой тренер здесь ни при чем. Если я кому-нибудь обязан, то только крысам.
— Ага, — удовлетворенно сказал покерист, не обращая внимания на оторопевших капитана и его соседа. — Вот и добрались до крыс.
— Должен вас предупредить, — продолжал спортсмен, — что вы первые люди, которые узнают об этой истории. И я не советую вам рассказывать ее кому-нибудь, если хотите сохранить репутацию правдивых людей.
— Интересно, как это удастся вам, — пробормотал покерист.
— Я уверен что вы ни в чем не усомнитесь, — улыбнулся спортсмен. — Впрочем, судите сами. Наверное, у каждого из вас есть какие-то воспоминания, связанные с детством. У меня таким воспоминанием был футбол. Первое, что я помню ясно, — это огромный, застывший в напряжении стадион, потом словно взрыв поднимает с мест беснующихся людей — забили гол… и так изо дня в день. На стадион меня водил отец — он работал в тотализаторе. Кроме отца у меня никого не было, потом он умер, оставив мне в наследство крепкое здоровье и неистребимую любовь к футболу. Футболистом я стал с четырнадцати лет. Отец следил за моим физическим воспитанием — с четырех лет я занимался плаванием, а с девяти — баскетболом и греблей.
Отец говорил, что это меня подготовит к футболу. Старик очень хотел, чтобы я стал настоящим футболистом. Он добился, у него были какие-то связи в спортивном мире, чтобы я тренировался у лучшего нашего тренера Гвидо Солеквани.
Впрочем, наверное, Гвидо взял бы меня и без всякой протекции: в свои восемнадцать лет я был идеальным спортсменом.
При росте в метр восемьдесят я весил восемьдесят шесть килограммов и порвал резиновую прокладку на двух спирометрах, прежде чем удалось выяснить, что объем легких у меня больше восьми тысяч. Я пробегал стометровку за десять и четыре и умудрялся выжимать штангу весом в 100 килограммов.
Тогда, как впрочем и сейчас, я не пил, не курил и не знал толком, что такое женщина. У меня была мгновенная реакция и лошадиная выносливость. Словом, я был идеальным сырьем для изготовления футболиста.
Гвидо Солекванн сразу поверил в мое будущее. Он после общей тренировки с командой еще подолгу занимался со мной отдельно. Он сделал все, чтобы я стал настоящим футболистом. Гвидо Солеквани замечательный тренер, и он создал команду, равной которой не было на континенте. Это Гвидо придумал способ отдыха между таймами, когда уставшие, разгоряченные игроки прямо с поля, раздеваясь на ходу, с разбегу плюхались в бассейн с горячей водой. Бассейн был разборный, и Гвидо повсюду возил его с собой.
Через пять минут горячая вода сливалась и заменялась теплой, почти прохладной. Это продолжалось еще пять минут, потом три минуты массажа — и команда снова выбегала на поле такой бодрой, что второй тайм казался разминкой перед настоящей игрой. Этот способ отдыха и еще многое другое Гвидо придумал сам, и команда, которую он тренировал, была лучшей из всех, что мне довелось повидать. Я еще раз повторяю, Гвидо очень в меня верил. Я легко усваивал все, что он мне показывал, никто лучше меня не мог ударом с двадцати метров вогнать мяч в любой верхний угол ворот, никто не умел так финтить, как я, и никто не мог пронести мяч на голове от своих ворот до ворот противника, как это делал я. И, умея делать все это, я не был футболистом. Я не умел играть. Я портил игру всей команде, когда дурацки топтался на поле, не зная, кому отпасовать мяч, я некстати путался в ногах игрока, который вел верный голевой мяч к воротам, я не мог правильно выбрать себе место на поле.
И каждый матч сопровождался улюлюканьем и свистом, а я отправлялся на скамью запасных.
Постепенно эта скамья стала моим постоянным местом, я видел, что Гвидо во мне разочаровывается. Однажды он мне сказал: