Нина невольно улыбнулась.
— А главное, за миллионы жизней, в числе которых и твоя, в институтах, лабораториях, клиниках, на всем нашем родном «шарике» борется масса симпатичных людей, и поэтому ты просто не имеешь морального права считать себя приговоренной. Вон шагает один из этих симпатяг, сейчас он перейдет на галоп.
Действительно, заметив Диму, Белинский подбежал к ним.
— Что нашли вы с Богом?! Друг называется…
— Белинский, я шел к тебе. Универсальный фактор, провоцирующий рост опухолей. Если это подтвердится экспериментально, то…
Маленький поднялся и застыл памятником.
— Еще при жизни, — выдержав паузу, пояснил он.
— И все-таки у обезьяны… — полувопросительно сказал Белинский.
— И все-таки между обезьяной и тобой нет кошки, которая ест мышей, — обиженно ответил Дима.
Старуха решила, что сейчас самое подходящее время поговорить с сыном.
Илья Борисович просматривал газеты и не сразу понял, чего от него хотят Да, он помнит их: такой шумный толстяк — надевал дамскую шляпку и смешно носился по комнате с литровой банкой, изображая, как жена поит дочку соком.
— Они нам родственники. Через дядю твоего отца, — пряча глаза, уточняет старуха.
Вот уж этого Илья Борисович никогда не подозревал.
Он еле сдерживает улыбку при виде героических усилий матери выглядеть правдивой.
— У нее обнаружили опухоль, здесь… — старуха тычет себе пальцем куда-то ниже ребер, — я хотела тебя просить…
— Ты знаешь, я больше не произвожу операций. Даже в виде исключения.
Он уходит в кабинет.
Но как раз тишина мешала ему. Просящее лицо матери, веселый толстяк в шляпке — никак не хотели исчезать.
Илья Борисович выдвигает ящик письменного стола, достает обернутый в целлофан предмет, словно взвешивая, держит на ладони.
Кипящим маслом, раскаленным железом древние египтяне и греки разрушали опухоль. Теперь разрушают из кобальтовых пушек. За тысячи лет изменился способ. Сущность осталась: разрушение. Как из потревоженного муравейника разбегаются раковые клетки, чтобы вновь начать свой необратимый рост.
Необратимый, значит смертельный.
Но ведь опухоль — конечный результат многолетнего процесса заболевания, всего лишь последний акт в многоактовой драме рака. Возрастная, наследственная, химическая, вирусная, десятки теорий пытаются объяснить начало этой драмы. В операционной Креймер считал, что созданию единой теории мешает недостаток фактических и экспериментальных данных. Оказалось наоборот, обилие и разнообразие их приводило к существованию многочисленных теорий, каждая из которых неминуемо вступала в противоречие с полным объемом накопленных сведений.
Креймер не создал сто первой. Освоение микромира еще только начато, окончательное решение… Креймер вдруг улыбнулся. Он вспомнил слышанный в трамвае разговор. Усталая женщина с переполненной сеткой на коленях возмущалась врачами, которые не знают даже, отчего получается рак. Девушка-кондуктор важно поддакивала: «Скоро на Марс полетим, а какую-то болезнь вылечить не могут…». Да поймите, что узнать все про рак — значит научиться создавать жизнь! — хотелось крикнуть Илье Борисовичу. Потом он заметил, что из переполненной сетки выглядывает угол белого халата…
Необратимый, значит, смертельный. Креймер занялся изучением последнего акта. Очень трудно, даже невозможно избежать количественных изменений, вызываемых действиями самых различных факторов: химического, возрастного, вирусного, физического. Но если все-таки возможно предотвратить качественное изменение, затрагивающее геном клетки? Тогда звонок перед последним актом не прозвенит.
Узкое тело скальпеля подрагивает на ладони. Нет, Креймер не изменил своему оружию. Он еще произведет операцию, о которой мечтал, покинув клинику, все эти годы. Он разделит понятия: рак и смерть…
На экране телевизора замелькали строчки. Старуха, стараясь не слишком шлепать, подошла к полуоткрытым дверям кабинета. Как раз в этот момент сухо щелкнул ящик. Старый скальпель профессора Краймера лег на старое место.
Больничная ночь придавила Нину к подушке. Хромосомы, опутанные гирляндами нуклеиновых кислот, разноцветные ферменты, белки сцепились в чудном калейдоскопе. Вдруг среди точно выверенного рисунка блеснул холодный кристалл вируса, и все смешалось. Стали расти колонии бесформенных безобразных клеток. Они распухали и клейкой массой обволакивали Нину.
— Не хочу!!! — кричит она и тут же слышит: — Ну, зачем так, девочка?..
Это мастер художественного чтения. Ее постель рядом.
— Здесь больница особенная. Такую старуху и то дважды на ноги ставили.
А рука продолжает нырять в глубокие Нинины волосы.
Вот так же гладила мать: сверху вниз, будто расчесывала.
Утром звеневшие от солнца стекла разбудили Нину. После завтрака она сунула под мышку томик Паустовского и вышла из корпуса. Конечно, обрушился ливень. Она спряталась под большой елкой, недалеко от стационара. Иглы весело подпрыгивали над головой. Тысячи сочных капель вдребезги разбивались о землю.
Далеко-далеко за стволами деревьев было видно, как в их корпусе вспыхнул свет. Нина ясно представила себе Бога. Ей даже почудилось, будто вовсе не дождь, а он выстукивает дробь своими сильными пальцами.
И вдруг за косой сеткой дождя она увидела их: Креймерa, Диму и паренька в синей блузе. Креймер и Маленький легко шагали через лужи. Низенькому лаборанту, чтобы не промочить ног, приходилось петлять, как зайцу.
Илья Борисович, по-мальчишески подмигнув Диме, подхватил паренька на руки и укрылся под навесом флигеля.
Они возвращались из вивария. У Джеммы образовалась опухоль.
— Малигнизированные клетки появились в угнетенных химическим канцерогеном тканях. Затем в клетках появился активатор, а теперь начался и рост опухоли. Все, как в аптеке… — с удовольствием рассуждал Дима, попутно отряхивая пиджак. — Бедная Джемма погибнет, но, как говорится, здесь смерть идет навстречу жизни. Нашу обезьяну ждет блестящее будущее.
Креймер тронул его за плечо.
— Да, кстати, какой прогноз у вашей знакомой?
— Поразительная ассоциация, — пробормотал Дима. — Не операбельна. Проведут курс изотопами.
Бог кивнул:
— Даже в ранних стадиях пищевод не любит ножа. Лучетерапня — самое приемлемое.
«Все знаешь», — ехидно подумал Дима, а вслух:
— Видимо, она неплохо себя чувствует, если хватает сил обижаться на забывчивость…
Креймер приподнял, словно разорванные на переносице, брови.
— Вы прошли мимо нее и не поздоровались, — пояснил Дима, надевая пиджак.
Дождь перестал отбивать болеро. Выйдя на дорожку, они столкнулись с Ниной.
— Кажется, я вас чем-то обидел? — с некоторой иронией спросил Бог.
Он был уверен, что она смутится, осуждающе взглянет на Диму.
— Ну что вы?.. Надо быть просто неблагодарной, чтобы обижаться на такие пустяки… Да еще на вас…
Илья Борисович растерянно молчал.
— В таких случаях улыбаются и говорят: «ну-ну»… — подсказал Дима.
Все засмеялись.
Они ушли. А Нина продолжала улыбаться. Никак не могла забыть лица Краймера. Точь-в-точь ребенок, когда его шлепнут и он еще не решил, как вести себя дальше: обидеться или сделать вид, будто ничего не произошло. И еще одно, уже просто нелепое чувство: зависть к пареньку, которого подхватил на руки этот… Илья Борисович.