Ее крепко взяли за локоть, подвели к скамье:
— Присядьте.
— Так кто же вас преследовал? — повторил Креймер, когда она наконец отдышалась.
— Пустота, — ответила Нина.
— А я, было, решил, что вы исключение…
— Из чего?..
— Из кого, — мягко поправил Илья Борисович. — Из женщин, конечно.
Он распечатал пачку «Казбека», щелкнул зажигалкой, прогрев мундштук, прикурил.
— А это один из признаков уравновешенности?
— Я вижу, пустота вас больше не пугает, — улыбнулся Креймер.
— С вами не страшно, — тихо сказала Нина и тут же испугалась — не смысла этих слов, а того, что они были произнесены так тихо.
— Спасибо.
Креймер поднялся и уже серьезно сказал:
— При вашем самочувствии у вас нет оснований бояться пустоты.
— Опять грузовик… — Дима отошел от окна. — Какой идиот выстроил морг на территории института? Что здесь — вокзал с обязательной камерой хранения?
— Не люблю похоронный юмор, — сказал Креймер.
— А я не люблю таких напоминаний о наших неудачах.
— Ученые стоят на плечах своих предшественников…
«Ну, а на мои плечи никто не успеет взгромоздиться», — подумал Маленький.
— …а удачи, как это ни парадоксально, — на фундаменте из неудач. Введем активатор абсолютно здоровым резусам. Надо же, наконец, выяснить его роль в организме. Может быть, он наряду с другими факторами создает предпосылки к заболеванию, не вызывая окончательного злокачественного сдвига.
— Может быть.
— Пессимизм вам не идет. — Покорно равнодушный тон Димы рассердил Бога.
— Как знать… — проворчал Дима уже в дверях.
Несмотря на обоюдное «вы» и внешнюю сдержанность, отношения между Креймером и Димой более всего напоминали фронтовую дружбу. Ведь, пожалуй, только в условиях непрерывно длящегося боя возникает чувство товарищества наперекор особенностям характеров, разницы в возрасте, в наклонностях. Просиживай они вместе положенные часы в ином учреждении, от работы которого не зависели бы жизнь и смерть, дело, возможно, дошло бы до личной неприязни.
Но здесь любая обида выглядела так же нелепо, как во время отражения танковой атаки.
Поэтому Бог реагировал на внезапный уход подчиненного совершенно иначе, чем это сделал бы некий Илья Борисович Креймер из жилищно-эксплуатационной конторы райисполкома.
В первую очередь он усомнился в самом себе. Ему вдруг стало больно от мысли, что равнодушие Димы вызвано тупиком, в котором очутились они по вине Креймера-ученого.
И стало страшно, что он, всегда умевший вырваться из прокрустова ложа любой гипотезы, не может осознать ошибочности поиска, которую, может быть, уже почувствовал Дима.
Короткие июньские сумерки, едва затемнив окно, отступили.
Креймер сидел не шелохнувшись. Руки, согнутые в локтях, придавили стол, плечи низко опущены.
…Человек, незаметно для себя превратившийся в робота-гиганта, ушел из жизни. И по законам диалектики превратились в никому не нужный хлам созданные им работы-карлики. И оказалось, что, несмотря на его стальную хватку, большинство людей творило жизнь по законам живых. И роботы покрупнее уже не могли глушить живую мысль раз и навсегда запрограммированными тезисами. Да, Креймеру намного легче творивших в те замечательные и страшные годы. Ему не надо прятать мысль от надзирателей всех мастей. И в то же время ему гораздо труднее. Нет больше никаких скидок, никаких компромиссов. За неудачу, за ошибочный поиск, за неверную мысль в ответе он и только он… Почувствует ли он вовремя опасность запрограммирования себя собственной идеей? Может быть, это уже случилось и у него просто нет сил признаться? Тогда в один прекрасный день тот же Дима назовет его роботом с докторской степенью. Такие парни не выбирают выражений, когда у них над ухом раздается пустой металлический звук.
Илья Борисович вздрогнул: позади действительно раздался такой звук…
— Вот и все, — прошептала Нина, провожая глазами грузовик.
А центральную дорожку от корпусов до самых ворот уже заполнили сотрудники. Рабочий день закончился. Для той, которая уехала, он кончился еще позавчера.
Маленький шел, сильно сутулясь, отчего казался еще длиннее. Нине, с ее позиции в боковой аллее, были хорошо видны отеки под глазами и морщины через весь лоб. Зато рисунок усиков над расплывчатыми губами, аккуратный подбородок — совсем мальчишечьи.
Дима не хозяин своего лица, подумала Нина.
Камешек из-под его ноги долетел почти до нее. И тут раздалось: «Па-има!». Нина обернулась. По дорожке бежал мальчуган. И вот уже он хохочет, высоко подброшенный.