— Асюнити-масюнити, асюнити-масюнити! — смешно скандировал Маленький, подбрасывая малыша. Теперь он стоял спиной к Нине, широко расставив ноги, распрямившийся и… красивый.
Вдруг спина сломалась, и руки уперлись в бока, словно Дима собирался танцевать вприсядку. Мальчуган шлепнулся, обиженно вскрикнул, вскрикнула и подбежавшая женщина. Это произошло так быстро, что Нина только успела вскочить на ноги. Женщина торопливо ощупывала плачущего ребенка. Дима наседкой суетился над ними. Нина облегченно вздохнула, когда все трое пошли дальше.
А по дороге проходили все новые: группами и в одиночку, молодые и старые… Бесконечен поток веселых и озабоченных, усталых и бодрых лиц. Хорошо сказал Маленький: «симпатяги». А сколько таких на планете!
Конечно, Дима прав: победа будет завоевана всеми, кто участвовал в этом сражении. И все же… Все же ей самой больше верилось не в абстрактный разум многих, а в человека из плоти и крови.
Гравий замолчал.
Но она, облокотившись на спинку скамейки, терпеливо ждала. Сейчас, как обычно, пройдет Бог. И за то время, пока его будет видно, она успеет набраться уверенности и силы.
Заныл сверчок. Нина не могла вспомнить, как задремала.
Было еще светло, но так, будто вместо электричества зажгли керосиновую лампу.
Кругом ни души. Нина быстро пошла в сторону корпусов.
Они стояли притихшие, точно гигантские памятники. Только в одном светилось окно. Окно в их корпусе… От сознания, что рядом кто-то есть, страх прошел, и она не спеша направилась к стационару.
Миновав освещенное окно, она вдруг вернулась.
— Так. Еще… — попросил Дима.
Расхохотались.
— Звони, — попросила она, — если будет время.
— На это времени еще хватит, — серьезно ответил Дима. На троллейбусной остановке Нина стояла четвертой Один читал газету, двое ругали какого-то директора, она смотрела по сторонам. Они жили… она продолжала жить.
За норд-остом с Ладоги в город ворвалась зима. Уличные коридоры съежились и притихли.
Тишина…
— Нам с тобой не хватает девочки, правда, Дим..?
— Конечно, — соглашается Дима.
Они остановились у каменного парапета набережной.
Мальчуган спит на руках у Димы.
— Три года — как раз хорошая разница.
Дима кивает. Потом спрашивает:
— А это правда, что начинают помнить только с четырех?
— Говорят… Хотя вот я точно помню, как меня возили на дачу в Подмосковье, а было всего два.
— И отца помнишь?..
— Конечно, — неуверенно отвечает она, — то есть, я ведь и сейчас его вижу.
— Ну да, — смущается Дима.
Мимо бредут двое, мужчина придерживает спутницу за талию.
— Твой шеф, — шепчет жена, дергая Диму за рукав, — с кем это он?
— Очень давно, Илья, очень… — доносится женский голос.
— Это же Нина! — от удивления Дима говорит очень громко, но те не слышат.
— Та самая, у которой рак? Вот здорово!
— Что здорово? — не понимает Дима.
— Ну, если он действительно увлекся… Это же настоящая трагедия… — В широко распахнутых глазах восхищение и страх. — А я бы не смогла, мне все казалось бы, что рядом мертвец…
Сразу становится слышно дыхание малыша.
— На минутку… — Маленький передает ребенка. Вспыхнувшая спичка не сразу находит кончик сигареты.
Илья Борисович закуривает только дома. Когда он с ней, от него не должно пахнуть дымом.
Мать крепится из последних сил. Ждет, чтобы поделился.
А ему не хочется. Это просто болтовня, что матери можно рассказать все. И Нина тогда была права…
— Я хочу познакомить вас, — сказал он.
Она взяла его руку в свою, тихо сказала:
— Илья, пойдем ко мне.
И он смутился от того, что сфальшивил.
Небольшая, но просторная комната. Светлые слоты без ковриков и портретов. Пестрая занавеска колышется на балконных дверях.
— Какие у тебя топкие волосы… — сказал он.
— Ты знаешь, о чем я сейчас подумала, Илья? О часах. Вон тех, старинных, в углу. Видишь, они стоят. За двадцать девять лет они слишком часто останавливались, и я устала их заводить. И все-таки время оказывается подвластно мне.
— Какого черта вы лезете со своим сочувствием?! — истерично кричит Дима на Груздина.
Тот сразу отходит поближе к Креймеру.
«Разве я виноват, что директор уехал за границу и мне приходится заменять его? Но я же человек и не могу делать вид, будто мне безразличны ваши неудачи»… — Не нужно быть богом, чтобы прочитать все это на лице худенького безобидного зама.
Когда Груздин, как всегда, незаметно исчезает, Креймер считает нужным высказаться: