Однако нормальное функционирование норм элементарной воспитанности в напряженных перипетиях современной (XX век) нравственности не так-то просто и безоблачно. "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить..." Во-первых, правила "благопристойного поведения" зачастую (здесь существенно происхождение этих правил) оказываются тончайшей поверхностной пленкой, скоропостижно разрываемой в роковые мгновения жизни. Во-вторых, связки воспитанности, цивилизованности способны безболезненно вплетаться в любые господствующие социальные связи, даже самого бесчеловечного происхождения. Способны легко и тихо уживаться с самой невозможной сегодняшней мерзостью. Микроячейки хорошего воспитания легко входят в гранитные блоки фашистского порядка и сталинского концлагеря. Такое "вчерчивание в мерзость" облегчается тем, что "правила хорошего тона" обычно имеют свои "меловые круги", магические кольца, внутри которых эти правила действенны, но вне как бы и не существуют. Правила эти безоговорочно действуют по отношению к людям "своего круга" - своего рода, своего села, своего класса, своей расы. Но они стираются и исчезают (вздох облегчения!) по отношению к чужакам, врагам, недочеловекам. Причем обычно "круги кругов" стираются ступенями постепенно - от "чуть-чуть повольнее" до полного исчезновения.
И чем содержательнее правила достойного общения, чем более свято и памятливо они завязаны на исходных моральных (патриархальных, сельских, расовых, социальных, идеологических) заклятиях, тем жестче и неотвратимее власть "меловых кругов", тем легче оправдывается отказ от элементарной воспитанности в предельных ситуациях ("на войне, как на войне"), за околицей "своего круга" ("инородцы" или, скажем, "буржуи" - нелюди).
Но и обратно. Чем более формальны, внесодержательны эти обыкновения человеческого общения, тем более они, особенно в XX веке, глубоки, основательны, действительно всеобщи. Абсолютно ненарушаемы ("пока жив, иначе себя вести не могу..."). Если вдуматься, это и понятно. Строгая формальность норм индивидуальной воспитанности ("уступать место...") обратная сторона их укорененности ("корнями вверх...") в свободном и насущном общении отдельных, полностью за себя ответственных индивидов всегда, в любых условиях - взаимозагадочных, неизвестных, бесконечных человеческих миров. Нет человека выше меня, нет человека ниже меня. В жизни настоящего интеллигента элементарные скрепы воспитанности оборачиваются изначальными, но вновь и вновь формируемыми историческими определениями личного достоинства. Это и есть то ядро, вне которого невозможен свободный нравственный выбор, трагедия и счастье внутренней "тайной свободы".
Впрочем, здесь самое время непосредственно перейти к нашим советским нравственным тупикам и надеждам конца XX века.
НРАВСТВЕННОСТЬ В НАШЕЙ ЖИЗНИ. ТУПИКИ И НАДЕЖДЫ
Весь смысл (скажу так: весь нравственный смысл) моего разросшегося введения к актуальным проблемам нашей современной нравственности состоял в том, чтобы не сводить убеждения к мнениям, но вовлечь читателя в трудное рефлективное самосознание и самообоснование мнений и убеждений, в искус сомнения. Предполагалось общение с читателем в сопряжении наших способностей нравственного суждения. Было стремление актуализировать нравственную интуицию читателя. Если эта интуиция возбуждена, переведена в сознательную установку, то теперь возможно сформулировать мое мнение (о наших современных делах) по схеме: два пишем, пять (основной текст) в уме.
Здесь буду краток. Предполагаю, что основная (двойная) беда нашей нравственности - это идеологизация сознания и поспешное морализирование, не укорененное в культуре, которая всегда растет "корнями вверх", переосмысливая собственные начала.
Идеологизация. Когда нравственность подменяется идеологией или подчиняется идеологии, - это страшный и трудно искоренимый порок. Поскольку в термин "идеология" вкладываются сейчас самые различные смыслы, сразу же уточню, в каком смысле идет речь об идеологии в настоящем очерке.
В сознании многих (иногда сотен тысяч) людей, живущих в достаточно плотной, устойчивой социальной среде [1], всегда существует общее рассеянное множество рассудочных и эмоциональных предвзятостей. Чем плотнее и взбудораженнее эта среда, тем резче возрастает взаимное заражение и индукция индивидуальных (но одинаковых) предубеждений. Это - феномен массового сознания.
1 Это не бытие в смысле предметной самоустремленной деятельности, рассмотренной Марксом в "Экономическо-философских рукописях 1844 года", но вседневное социальное и бытовое окружение.
Если - в подходящий момент - целенаправленно ввести в массовое сознание какую-то мощную интегрирующую идею (лучше попроще), происходит кристаллизация этого рассеянного множества. Возникает "идеология" возбужденная, жесткая, межиндивидуальная система стереотипов, устроенная так, чтобы, во-первых, представить некий частный групповой интерес как всеобщее веление самого бытия (природы, истории, бога...). Во-вторых, чтобы служить безотказным орудием уничижения и уничтожения "враждебной" идеологии - "ложной", "опасной", "никчемной", "обреченной". Конечно, было бы желательно уничтожить эту враждебную идеологию вместе с ее носителями.
Идеология способна отделяться от сознания и выступать в форме языковой, демагогической, рассудочной структуры, со страшной силой массового внушения (извне - вовнутрь). При благоприятных условиях идеология пропитывает всю сферу мотивов, эмоций, страстей, погружается в подкорку сознания, формируя особый мегаинстинкт. Этот идеологический инстинкт однозначно диктует наши действия, навязывает предвзятое отношение к жизни, к людям, их мыслям, произведениям культуры.
Для идеологии характерно:
- То, что она плотно загораживает сознание от бытия, непосредственно его определяющего, и от мышления, позволяющего индивиду свободно и исторически ответственно преображать собственное сознание. Идеология мимикрируется под бытие и под мышление, безоговорочно детерминируя и упрощая нашу душевную жизнь. (По тексту "Немецкой идеологии" ясно, что основоположники марксизма именно в этом смысле определяли всякую идеологию как "ложное сознание")
- То, что в идеологии неразличимо слипаются личные и коллективные предубеждения, умыслы и оказывается несбыточным действительно индивидуальное, самостоятельное мышление. Нет того зазора, в котором единственно осуществляется и обнаруживается несовпадение личности с самой собой, реализуется возможность самоизменения.
- То, что идеология, следовательно, просто неспособна обращаться на самое себя; она принципиально лишена картезианского сомнения и гегелевской рефлексии, даже в их психологических истоках.