Чак допил вино, и Б. Б. налил ему еще. Затем мальчик буквально вгрызся в свой бутерброд, свирепо вонзив в него зубы. Крошки брызнули по всему столу, и хруст эхом разнесся по ближайшим зальчикам. Уже готовый встревожиться, Чак поднял взгляд на своего наставника, но, увидев, что Б. Б. весело усмехается, тоже хмыкнул. И тут оба расхохотались. Несколько зомби пенсионного возраста сердито оглянулись в их сторону. Б. Б. по очереди посмотрел в глаза каждому из них, словно предлагая им высказаться.
Когда к столу подошел чернокожий, Б. Б. подумал сперва, что это какой-нибудь недовольный управляющий: возможно, кто-нибудь из пенсионеров потребовал, чтобы администрация немедленно запретила приходить в ресторан с детьми. Но чернокожий оказался вовсе не сотрудником ресторана. Просто в полумраке Б. Б. не узнал его сразу. Это был Отто Роуз.
На нем красовался голубой костюм — такой яркий, что даже в полумраке Б. Б. различил вызывающе короткую пару цвета электрик. В остальном же чернокожий был одет вполне по-деловому и даже консервативно: тщательно начищенные «оксфордские» туфли, белая рубашка и репсовый галстук-самовяз, искусно завязанный свободным узлом. Отто навис над столом с величественной грацией, которую так любил изображать. Он был похож не то на актера, не то на диктатора страны «третьего мира». Отто было едва за тридцать — что уже само по себе не могло не раздражать, но он еще и выглядел на двадцать с небольшим, несмотря на выбритую черепушку. Б. Б. наблюдал, как его собственная шевелюра редеет год от года или даже месяц от месяца, а Отто просто брился налысо — и ему это шло. Его гладкий скальп сиял в отсветах свечей, горевших на соседних столиках.
Насколько Б. Б. мог судить, появление Отто Роуза, столь внезапное и необъяснимое, было скорее всего дурным предзнаменованием. Дурным — потому что никто, кроме Дезире, не знал, где находится Б. Б. Дурным — потому что Отто Роуз стоял теперь перед ним, наблюдая воспитательный процесс, наблюдая, как он ужинает в дорогом стейк-хаусе с одиннадцатилетним мальчиком, причем на столе стоят откупоренная бутылка «Сент-Эстеф» и два бокала, один из которых явно предназначен для несовершеннолетнего ребенка. Дурным — потому что, хотя они с Отто и были партнерами, почти приятелями, от этого партнера Б. Б. рад был бы избавиться. Дурным — потому что единственная причина, по которой Роуз стал бы разыскивать Б. Б., — это какая-нибудь гадость.
— Приветствую вас, молодой человек, — сказал Роуз, обращаясь к Чаку. Его густой, неотесанный акцент искрился островным юмором и радушием — как и всегда в тех случаях, когда Роуз хотел быть очаровательным. Он взялся за горлышко бутылки. — Вам освежить? Или мистер Ганн сам ухаживает за вами?
Чак, который снова сосредоточенно занялся своим бутербродом, поднял глаза на Роуза, стараясь при этом, однако, не встречаться с ним взглядом, и промолчал. Б. Б. другого и не ждал. Какой бы разношерстной ни была Флорида — ведь здесь живут и кубинцы, и евреи, и просто белые, и выходцы с Гаити и других островов Карибского моря, и просто черные, и латиносы всех мастей, и всевозможные пришельцы с Востока, и один черт знает кто еще, — все дело в том, что никто из них не желает иметь ничего общего с остальными. Белая мелюзга не разговаривает с черной. Черные карапузы бойкотируют белых. Занимаясь воспитанием всей этой шантрапы, Б. Б. миллион раз сталкивался с подобными вещами. А уж коли взялся воспитывать мальчишек, такие вещи нужно понимать.
Но Роуза смутить было трудно.
— Я Отто Роуз. А как ваше имя, юный джентльмен? — И он протянул руку для пожатия.
Чак понял, что деваться некуда. В таких ситуациях он всегда бросался вперед очертя голову.
— Я — Чак, — спокойно ответил он. А затем твердо пожал протянутую руку.
— А мистер Ганн — твой друг? Поздравляю, с таким человеком приятно дружить.
— Он мой воспитатель, — ответил Чак. — Он очень добрый.
— Да уж, прекрасный ресторан. И очень подходит для воспитания, — прокомментировал Роуз. Сквозь серьезную интонацию его голоса пробивалась насмешка. — И конечно, ничто так не способствует воспитанию, как бокал вина.
Он взял бокал Чака, поднес его к лицу и, прикрыв глаза, глубоко втянул в себя воздух.
— «Сент-Эстеф»? — спросил он, вернув бокал на место.
— Ух ты! — Чак вытаращил глаза. — Вы что, по запаху догадались?
— Прочел на этикетке.
Б. Б. вдруг заметил, что на них пялятся все местные пенсионеры. Появление огромного лысого негра их явно не порадовало. Официанты тоже глазели — того и гляди, кто-нибудь подойдет и спросит, не желает ли джентльмен поужинать вместе со своими друзьями. В этом случае Роуз здорово наколол бы Б. Б., так что вероятность такого исхода следовало пресечь на корню.
С самообладанием, достойным героя «Полиции Майами», Б. Б. поднялся и вышел из-за стола. Пусть он ниже Роуза на добрых полфута, он готов встретить его лицом к лицу. Б. Б. не позволял себе забывать о том, кто он такой, о своем положении, о своей власти. Он знал, что по всему округу полно людей, которые тут же в штаны наложат, лишь только пройдет слух, что Б. Б. Ганн ими недоволен. Было самое время поговорить с Отто по-свойски, дабы тот понял, что ему как раз пора наложить в штаны.
— Извини, пожалуйста, я на секунду отлучусь, — сказал Б. Б. Чаку. — Только улажу одно взрослое дело и тут же вернусь.
— Ладно, — ответил Чак, но голос его прозвучал довольно жалобно, как у ребенка, которого бросили одного.
Б. Б. тут же понял, что каким бы взрослым, храбрым и смелым Чак ни казался, каким бы замечательным чувством юмора он ни обладал, как бы он ни стремился возвыситься над той ничтожной жизнью, которая его окружала, он очень не хотел оставаться один — очень боялся, что его бросят. Возможно даже, что именно компания нужна была ему больше всего на свете. И это стало для Б. Б. еще одной причиной для того, чтобы не на шутку разозлиться на Отто Роуза, который свалился как снег на голову и испоганил своим появлением весь ужин.
— Пойдем-ка со мной, — сказал Б. Б. Роузу.
Пора навести в курятнике порядок. Роуз считает, что он очень умный: выяснил, видите ли, где Б. Б. ужинает. Да еще позволяет себе вставлять шпильки по поводу Чака. Но мгновение — и вот уже впереди идет альфа-самец, а Роуз покорно следует за ним.
Они вышли на улицу, и температура воздуха мгновенно подпрыгнула градусов на пятнадцать. Все вокруг стало липким и влажным, и воздух наполнился свистом автомобилей, проносившихся по трассе И-95.
У входа в ресторан, сложив руки на груди, стояла Дезире. Она слегка опиралась о крыло «мерседеса» с открытым верхом, принадлежавшего Б. Б. На ней были умеренно обтягивающие фигуру, но вполне пристойные джинсы «Гесс» и бледно-лиловый верх от купальника. Бледно-розовый шрам на боку поблескивал в неоновом свете ресторанной вывески.
Физиономия Роуза расплылась в приветственном оскале:
— Дезире, дорогуша! Как поживаешь, детка? — Он наклонился и положил руку на ее шрам: он всегда так делал, чтобы показать, что его этот физический недостаток ничуть не беспокоит, и чмокнул ее в щеку. — А я тебя не заметил, когда заходил.
Дезире позволила себя поцеловать, но губы ее были крепко сжаты в скептической усмешке.
— Брось, разумеется заметил. Хотя и притворялся усиленно, будто не видишь.
Роуз прижал руку к сердцу:
— Не говори так, милая, ты делаешь мне больно.
Б. Б. решил положить конец этому спектаклю.
— Значит, ты видела, как он входил в ресторан? Так какого же хрена ты его не остановила?
Дезире только плечами пожала:
— А зачем мне было это делать? Все равно рано или поздно ты бы оттуда вышел, и мы стояли бы на этом самом месте, в той же самой компании.
Как это зачем? Господи, да неужели ей такие элементарные вещи нужно на пальцах объяснять? Он же не просто так там сидит, он занимается воспитанием ребенка. И Дезире прекрасно знает, что Б. Б. терпеть не может, когда кто-нибудь вмешивается в воспитательный процесс. Она это прекрасно знает. Следовательно, она позволила Роузу войти по одной простой причине — только потому, что она до сих пор сердится. Уже ведь целый месяц прошел, а она все сердится, и Б. Б. это уже начинает действовать на нервы. Конечно, Дезире — его помощница, его правая рука, и он даже думать не хотел бы о том, на что была бы похожа его жизнь, не будь ее рядом. Но жить с ней становилось все труднее и труднее.